Евгений Кораблев - У Пяти ручьев Страница 4

Крак отпрыгивал тогда в сторону и, расставив широко ноги, вывертывал голову теменем к земле и ехидно глядел из-под низу то на петуха, то на ребят: дескать, что такое с ним? Посмотрите на этого дурака!

Когда дед ходил на базар, крылатый жулик сопровождал его, то сидя на плече, то прыгая около ног, как собака. По дороге он садился на вывески, задирал собак, дергал их за хвосты, стаскивал шапки с прохожих, – словом, дед шагу не мог ступить без скандала. Торговки на базаре, завидя хромого деда с птицей, мигом задергивали пологом свои ларьки или закрывали их руками, как наседки цыплят. Но Крак всегда успевал, не тут – так там. Глядишь, несет откуда-то коробку папирос или разжился кедровыми орехами, да так, что клюв и шея раздулись, как чемодан.

В конце концов, дед и мать стали уходить из дому тайком от Крака. Но это удавалось только сначала.

Видя, что дед утром пробирается задворками, хитрый плут соображал, что хотят уйти без него. Зная, что вблизи от дома его могут прогнать, он терпеливо выжидал, сидя на лиственнице. Пройдя несколько улиц и не видя нигде разбойника, дед уже радовался, что на этот раз провел Крака. Но, увы! За квартал или два от базара в нескольких вершках от его уха сзади вдруг раздавался знакомый шелестящий свист могучих крыльев. И Крак, ловко спланировав, в двух шагах впереди опускался на землю. Ехидно глядя одним глазом на деда, он орал:

– Кар-р! Кар-р!

Точно говорил:

– А вот и я, здравствуйте! Вот и я, здравствуйте!

Это выходило так смешно, что не хватало духу его прогнать. Да тут уж все равно, гони не гони!

Летом Крак с особенным жаром занимался пиратством на берегу возле купающихся. Выждав на прибрежной скале, когда публика разденется и войдет в воду, он тотчас спускался и направлялся к чьему-нибудь белью. Он старательно склевывал пуговицы и кнопочки, а все имевшиеся дырочки, рваные и штопаные места увеличивал своим долотом до таких размеров, что в отверстие могла пролезть добрая собака, а иногда случалось, что и вовсе уносил чьи-нибудь понравившиеся кальсоны или кофточку на высокую скалу и там неторопливо разрывал их на тоненькие полоски к ужасу хозяина, плясавшего в бессильной ярости на берегу, и к потехе остальных купальщиков. Потом, свесив голову со скалы вниз, как-то сокрушенно на бок, он спускал одну полоску штанов за другой, испытующе глядя одним глазом, как они кружатся в воздухе.

Оставленные на берегу шапки, пенсне, очки, носки, мундштуки, спички, булавки, шпильки, трубки он подбирал моментально и спускал их тут же в реку, чем, конечно, не приводил никого в восторг, кроме неистово гоготавших мальчишек.

Что касается его поведения при налетах в открытые окна, то у него образовалась постоянная привычка.

Сначала он с самым невинным видом садился на раму, затем перепрыгивал на подоконник, хитро и долго засматривал в комнату, разглядывал незнакомую обстановку, и, наконец, залетал внутрь, на стол. В первую очередь он хватал спички и каким-то необыкновенно ловким ударом выбивал коробок так, что все спички разлетались веером, коробку же он расклевывал на мелкие щепочки. Иногда хватал зубные щетки, ложки, мыло и удалялся с добычей на крышу. Поиграв вещью, долбанув ее несколько раз своим долотом и показав сверху огорченному хозяину, он тут же спускал ее в печную трубу. Много десятков зубных щеток, ножниц, очков, пенсне, флаконов с духами, трубок, мундштуков, ложек, пуговиц и шпилек положил он коптиться в дымовые трубы. Если припомнить все эти его проделки, то никому не будет удивительно, что у него были и враги.

Уставщик Савватий, у которого Крак вырвал из рук лестовку, «шибко гневался» и в большой ярости накинулся на Евстафия. Он заклинал его пристрелить Крака, грозил и кричал, что держать ворона в доме – незамолимый грех! К тому же «вран» и брешет по-собачьи, пугал он, за это на дом обрушатся разные несчастья.

По пути он отчитал старика за все провинности и за то, что он совсем обмирщился, водит компанию с брито-усыми табашниками, мало «началит» внука... Вообще «достиг» деда.

– Худо, ох, худо, Евстафей! – вздохнул, кончая свой разнос, уставщик. – Измалодушничались человеки, возгордились... Не хотят по божию установлению по земле ходить. По воздуху стали, аки птицы носиться... Старики молодость себе возвращают, чтобы чужой век жить. Опять и трубки эти... Думаешь, хорошо? – гневный взгляд уставщика упал на радиоприемник, установленный Тошкой. – Свели огнь с небеси и слова человеческие беси по воздуху волочат. И в дома по трубкам спущают. А человеки приемлют... Да, за это бесоприимство дадут ответ... Да и за врана, который брешет, аки пес. Задавит он когда-нибудь тебя...

Но Хорьков, несмотря на всю свою суеверность, последний год кой-чему научился около внука-комсомольца, и проповедь Савватия упала на каменистую почву. Дед считал Крака чуть не членом семьи. Его необыкновенно трогало, что ворон всегда, укараулив с лиственницы возвращение его с базара, вылетал за несколько кварталов встречать. Спускался вниз, обязательно вскакивая ему на сапог или пим, и, клюнув несколько раз, чтобы ноги остановились, надувался, горбился и обрадованно кричал:

– Кар-р! Кар-р!

Точно говорил:

– Здорово, дед! Здорово, дед!

– Ну, подумай ты, – продолжал изнемогающий от уговоров уставщик. – Придет ли подобное в голову птице? Разве ей даден ум человеческий?

– А это по-разному бывает, миленький, – ответил дед. – Смотря по людям. Есть, промежду прочим, которые глупее вороны.

Уставщик понял, куда метит ядовитый старик, и обиделся.

– Ужо тебя на том свете, Евстафей, прямо за язык повесят.

– Прости на скором слове. Не огневайся.

Теперь представьте себе ужас и горе Хорьковых и ребят, когда однажды какой-то беспризорник принес им Крака чуть живого, окровавленного.

– Вот ваша ученая ворона, – положил он Крака на лавку.

Крак едва шевелился. У него были повреждены лапы, пробита голова, оцарапан бок. К счастью, разбойник был живуч.

Ян, случайно оказавшийся у Хорьковых, сделав перевязку, обратил внимание, что у беспризорника, стоявшего у дверей и с любопытством все рассматривавшего, тоже были в крови и лицо и руки. Ян спросил, что с ним.

Из рассказа мальчугана выяснилось, что он – один из уличных приятелей Крака – с опасностью для собственной физиономии отбил его у хулиганов.

Не удивительно, что ребята и Ян, окончив перевязку Краку, заинтересовались его защитником.

IV. Пимка

Ян позвал его в комнату, чтобы рассмотреть кровоподтеки и царапины. Мальчик прошел в столовую, нимало не смущаясь своих лохмотьев.

На вид он был лет двенадцати, черноволосый, черноглазый и скуластый. Лицо типичное для северной части Урала, где в иных деревнях население – смесь русских с вогулами. Смышленая веснушчатая физиономия его, дышавшая удалью и озорством, оказалась в исправности, только сильно была поцарапана. Правда, еще был разбит нос и красовался здоровенный синяк около глаза, и кровью намокли волосы.