Виктор Смирнов - Приключения 1964 Страница 4

В левом баке плещется на дне солярка. А в правом баке вместо двухсот литров солярки двести литров воздуха — правый бак пуст. Горная дорога, гололедица и объезды съели все горючее, положенное им по норме.

Макаренко работает воздушным насосом, накачивая в форсунки остатки топлива. Километровый столбик, высунув из сугроба жестяные белые крылья, заглядывает в кабину и уходит назад. Ещё один столбик. Тяни, тягач, тяни!

Тахометр предупреждает. Обороты падают. Форсунки судорожно глотают последние порции горючего. Танке чувствует, как сникает сила двигателя. Одна за другой вылетают из упряжки лошадиные силы.

«Чхи!»

— Закурим…

Что ещё остается делать шоферу в такую минуту? Надо посидеть, пораскинуть мозгами. Только теперь, в непривычной тишине, чувствуешь, как набрякла тяжестью каждая мышца, как устал каждый шоферский нерв.

До заправки — пятьдесят километров. До заправки — ни дома, ни заимки. Вот как бывает в шоферской судьбе: спешишь, ведешь счет каждой секунде, а потом случается непредвиденное, и ты… куришь себе в кабине. И дым не сладок тебе, а горек, будто в папиросу набили полыни.

Солнце стоит в зените. Горные снега ослепительны. Потрескивает, остывая, мотор.

Дорога прямо уходит в гору. Черной веревкой она пересекает склоны и теряется где-то в кедраче.

Но вот из кедрача выпадает зеленая капля. Она катится вниз, видны уже зеленая кабина и солнечные отблески на краске.

— Новенький «газон», — замечает Макаренко.

«Газик» весело мчится навстречу остывающему «КРАЗу».

— Стой!

«Газик» тормозит. Из кабины высовывается молодое розовое лицо. На дверце нарисован красный флажок: «Ударник коммунистического труда».

— Привет ударнику от ударников!

Макаренко протягивает юнцу пачку «Беломора». Это вроде верительной грамоты при дипломатическом знакомстве. Без «Беломора» не начнешь серьезного разговора.

Но парень отказывается.

— Не курю.

— Так, так… медицину уважаешь. Спешишь?

— Спешу.

Танке не в силах вынести дипломатии Макаренко.

— Ты лясы не точи! Прямо объясни человеку.

Макаренко вздыхает и объясняет. Солярка кончилась. Надо съездить на станцию и привезти бочку. Или хотя бы три канистры. Вот, собственно, и всё.

У парня вытягивается круглое лицо.

— Обратно ехать? У меня график…

Он нажимает стартер.

— Ну его! — Танке машет рукой. — Сквалыга!

Макаренко вскакивает на подножку «газика».

— Слушай, парень, ты знаешь, что такое комсомольская стройка без электрической энергии? Да заглуши ты мотор!..

И он объясняет розовощекому, что такое стройка без энергии. Потом объясняет, что такое, по его мнению, ударник коммунистического труда. Это, считает Макаренко, не просто гонять по графику. Это не просто театры посещать и читать новинки литературы. Для этого надо за душой кое-что иметь…

— Хватит политграмоту читать, — говорит парень. — Садись в кабину. Поехали.

…У последнего перевала забавное название — Пыхтун. Здесь, в горах, два перевала со смешными именами — Смехтун и Пыхтун. Какой-то острый на слово человек, вроде Саши Макаренко, дал перевалам прилипчивые имена.

Тот, кто сумел вылезть на Пыхтун, может считать себя победителем. Будут ещё горы и сопки, но куда им до этого перевала! Так, мелочь.

Искрятся острые вершины трехтысячников, а в распадках уже тень. Третью ночь встречает «КРАЗ» на пути к стройке.

На Пыхтуне снова гололедица.

Макаренко медленно подводит машину к виражу. За нависшей скалой дорога делает крутой поворот, карабкаясь к седловинке. С одной стороны скала, с другой — почти отвесный обрыв. Здесь кедрач, значит высота порядочная. Кедры любят высоту.

Сказывается усталость. Руль делает попытку вырваться из натруженных рук. Танке рядом с Макаренко сидит, утопив подбородок в воротнике. Голова его отсчитывает такт, как метроном. Глаза полузакрыты. Макаренко осторожно начинает вписываться в поворот.

Колеса вдруг срываются, словно им надоела черепашья осторожность. Они жаждут скорости. Они кружатся на скользкой ледяной корке.

Буксовка на крутом вираже.

— Тиша, песок!

Танке хватает лопату. Но песка нет — израсходован.

На трейлере должен быть ещё мешок с цементом. Он только что лежал здесь… Выпал. Где-то неподалеку.

Танке бросается вниз по дороге. Падает на льду. Катится. Вон там, в двухстах метрах, бумажный мешок.

Макаренко еле удерживает машину на крутом склоне. Стрелка тахометра падает.

Где этот Тишка Танке, длинный черт?

Тиша бежит вверх, хватая ртом горный холодный воздух. Он прижимает к груди тридцатикилограммовый мешок.

Ну, быстрее, быстрее! Ноги подгибаются. Когда-то Танке хорошо бегал стометровку. Но только без мешка с цементом. Бегать стометровку с мешком цемента на руках — этому его нигде не учили.

Двигатель глохнет. Схваченные тормозами колеса медленно утюжат дорогу, оставляя за собой черный лоснящийся след. Шестьдесят тонн металла едут к обрыву.

И в эту секунду, почти падая, Танке высыпает мешок под колеса. Тягач как будто натыкается на стенку. Он застывает. От черных колес идет пар.

Серый спасительный порошок надежно скрепил дорогу и колеса.

…На четвертые сутки «КРАЗ» остановился у длинной избы-пятистенки, над окнами которой алело полотнище с белыми буквами: «Добро пожаловать!» «КРАЗу» предстояло одолеть ещё не одну сотню километров, но самые опасные реки и самые высокие горы позади.

Турбина будет на стройке. Те тысячи строителей, которые ждут её, могут быть спокойны. Турбина будет вращаться. Пусть только не жалеют для неё пару.

Шатаясь, Макаренко и Танке вошли в заезжую.

Шоферы сидели за дощатым столом и ужинали. Консервные банки сияли под голой электрической лампочкой серебристой жестью. Пахло свежим чаем и хлебом.

— Я на «МАЗе», друг на «КРАЗе»! — заорал кто-то из шоферов, увидев Макаренко.

И замолчал.

Макаренко приветственно поднял руку. Лицо его изобразило что-то близкое к улыбке. Он и Танке прошли в одну из комнат и захлопнули дверь. Водители молча глядели им вслед.

Шофер может понять шофера без слов.

Потом один из шоферов взял тетрадь, в которую записывали жалобы и пожелания, вырвал листок в косую клетку и, крупно красным карандашом выведя надпись, прилепил хлебным мякишем листок на дверь: «Не тревожить, не стучать. Спят ребята с «КРАЗа».

Николай Устинович

След человека

1

Нелегкое дело — отмахать по тайге с пудовой котомкой за плечами более тридцати километров в короткий осенний день. Именно об этом подумал Егор Кочергин, когда перед ним неласково сверкнула холодной сталью река. И, кажется, только теперь, когда дошел до реки, где, возможно, ждал его длительный отдых, он почувствовал, как ноют под лямками плечи, горят подошвы ног и побаливает поясница.