Жозеф Кессель - Всадники Страница 4

Хозяин чайханы подбежал к старику и, низко поклонившись, взял его за руку и повел сквозь толпу, которая тут же раздвинулась перед ним. Все глаза с восхищением были устремлены на Гуарди Гуеджи.

Он был одет в длинную, бесформенную хламиду, ниспадающую складками, которая была такого же цвета, как и длинная сучковатая палка, на которую он опирался.

Его возраст? Никто не мог назвать определенную цифру.

Его племя? Его происхождение?

Единственное, что знали о нем точно: в нем не было ни капли монгольской крови. Он мог быть родом из пустынь Систана или из персидских краев, с границы Индии или Белуджистана. Он мог быть пуштуном, таджиком или нуристанцем.[5] Он говорил на всех диалектах и языках всех провинций. Но он не был ни дервишем, ни гуру, ни шаманом. И все же он путешествовал, словно посвященный, по всем дорогам, тропам, перевалам и ущельям бесконечных стран. Он прошел по долинам, в которых несли свои воды бурные реки, беря начало у горных ледников, он знал берега Амударьи и вечный снег на крыше мира — Памире. И горячий песок пустынь обжег его босые ноги. Как долго странствует он? Какая сила принуждает его к этому, какая мечта? Мудрость или безумие? Вечное беспокойство или неутоленная жажда знаний? Он приходил, уходил и появлялся многие годы спустя, словно из ниоткуда.

Но где бы он ни останавливался на отдых, он всегда рассказывал новую, чудесную историю. Откуда черпал он свои знания? Никто никогда не видел, чтобы он что-то читал. Но казалось, что он знал все события, произошедшие в степях, горах и долинах Афганистана в этом веке и веке прошлом, и многие столетия тому назад.

Он рассказывал о Заратустре, словно он сам склонялся к его плечу, о Искандере,[6] словно он сам следовал за ним от победы к победе, о Балхе,[7] матери всех городов, словно он там родился и вырос, и о Чингизхане, словно он сам омылся в крови покоренных народов, словно он сам погиб с защитниками крепостей, разрушенных и превращенных Чингизом в пепел.

Но не менее захватывающе он рассказывал и о современных временах.

И в его повестях пастухи, погонщики верблюдов, оружейники или ткачи ковров, музыканты, играющие на дамбуре[8] или горшечники из Исталифа, были такими же живыми и яркими личностями, как герои и легендарные завоеватели древности.

— Прости, но у меня нет для тебя ни подушки, ни покрывала. На перевале Хайбер бедность, увы, велика, — сказал седовласому старику хозяин чайханы, подведя его к деревянной скамейке у стены веранды.

Гуарди Гуеджи сел на ее твердый край, зажал палку между коленями и положил на нее подбородок.

— Не беспокойся, — ответил он хозяину, — только моей голове нужна опора.

В этот момент раздался резкий и добродушный голос кузнеца:

— Да, да, я знаю! Воробей весит больше, чем ты!

Не успел он это сказать, как покраснел от стыда и втянул голову в плечи, потому что все окружающие с возмущением зашикали, а некоторые решились наградить его и подзатыльником.

— Только что они дрались друг с другом, — обратился хозяин чайханы к Гуарди Гуеджи, — но сейчас терпеливо ждут, ибо верят, что ты можешь разрешить их спор.

При этих словах страсти вновь завладели толпой.

— Разве не правда, скажи нам о Всезнающий, что бузкаши, в которую играют эти неотесанные дехкане из степей, и про которую здесь не слышал ни один достойный человек, по сравнению с нашими играми, не стоит и плевка? — закричали одни.

А другие в ответ на это:

— О Всезнающий, скажи, ведь все эти грубые игры, о которых говорят неуклюжие болваны из горных долин, не могут сравниться с красотой, силой, отвагой и ловкостью, которая нужна в несравненной игре бузкаши?

Обе враждующие партии уставились на старика, наивно ожидая, что он немедленно скажет кто из них прав, а кто нет.

Но вместо ответа он задал им вопрос:

— Почему же, друзья мои, я должен решать такие важные споры вместо вас самих?

Мужчины не нашлись, что на это сказать, а Гуарди Гуеджи продолжил:

— Каждый должен, и может, сам вынести решение по такому вопросу. Но это возможно только тогда, когда человек понимает, о чем идет речь. Так же и с бузкаши. Хотите, я расскажу вам об этой игре?

Что за волшебное слово! Толпа дружно вздохнула полная благодарности и ожиданий. История. От него! От самого Предшественника мира!

Кузнецу удалось первому подобраться поближе, и он уселся на корточки у ног старика. Остальные последовали его примеру и, один за другим, мужчины стали рассаживаться на полу. Когда там не осталось свободного места, люди собрались на улице и встали возле веранды.

Гуарди Гуеджи осмотрелся. На него, ряд за рядом, смотрели тюрбаны, колпаки, шапки, кулы и тюбетейки всех цветов, образуя разноцветный ковер. Лица людей ждущих от него рассказа были столь же различны и точно указывали на их происхождение и историю: пустыни, горы, долины, ущелья… Переселения народов и завоевания. Но все эти лица, какими бы разными они не были, смотрели на него с таким выражением напряжения и любопытства, что напомнили ему детей.

И старый рассказчик почувствовал ни с чем несравнимое живительное счастье, возможность поделиться своими знаниями с этими внимающими ему людьми, чтобы они передали их дальше, чтобы они переходили из уст в уста, от соседа к соседу, от отца к сыну, и расцветали в разных местах и в разном времени этого мира так, чтобы люди могли хотя бы через них разделить с богами бессмертие, которое те ревниво оставили только для себя.

Гуарди Гуеджи уронил на пол свою палку, которую тут же благоговейно поднял кузнец, и начал. Его голос был словно шепот, словно дуновение ветра, но он разносился далеко, как звук колокольчика из горного хрусталя.

— Это началось при Чингизхане.

И тут же толпа зашепталась, повторяя как эхо:

— Чингиз…

— Чингиз…

Во всем Афганистане, даже в самых дальних, недоступных кишлаках, не было ни одного человека, который не слышал бы этого страшного имени, и хотя прошли столетия, но люди все еще испытывали суеверный ужас, если кто-нибудь произносил его.

А Гуарди Гуеджи подумал:

«Как удивительно устроен мир. Великие города, от которых не осталось камня на камне, плодородные долины, превратившиеся в бесплодные пустыни, и народы, что были уничтожены, — принесли больше славы властителям, чем все их благородные поступки, лучшие деяния и прекрасные монументы, которые они воздвигали. Ибо слава сама по себе быстротечна, если только страх не дает ей свои цепкие лапы».

Гуарди Гуеджи посмотрел в сторону группы рабочих, что стояли у края веранды.