Мор Йокаи - Жёлтая роза Страница 4

― Куда же это собрался пастух?

― Его нанимают в Моравию старшим гуртовщиком к тому стаду, которое сегодня отберут в замской степи. Там ему положено шестьсот форинтов годовых жалованья, довольствие и каменный дом. Да и уважать его будут, так как за венгерским гуртом может ухаживать только венгерский гуртовщик. В Моравии он настоящим барином заживёт.

― А ты не поедешь туда с Ферко? Не хочешь стать женой гуртовщика?

― Злой ты человек, знаешь ведь, что не поеду. Я, может, и поехала бы, если б не была привязана к этому степному хутору и к тебе. Ведь лишь тебя я люблю по-настоящему, и ты знаешь это! Я твоя раба.

― Ну, это ты только так говоришь, а сама отлично знаешь, что кого приворожила своими глазами, тот всё равно вернётся к тебе, хоть бы он уехал за тридевять земель. Ты, верно, поишь его зельем, которое заставляет думать о тебе. Ты зашила в его рукав прядь своих волос и притянешь его к себе, будь он даже на краю света. То же ты сделала и со мной. С тех пор как ты обожгла меня взглядом, я сам не свой.

― А разве я мало страдала по тебе? Разве заботилась я о том, что со мною будет? Разве не гадала на тебя в ночь под рождество? Разве не носила твоего шёлкового платка, хоть ты и не говорил ничего о свадьбе? Разве я не ревновала, когда ты танцевал с другой девушкой на праздничной ярмарке в Уйвароше или когда увивался вокруг разодетых молодок?

― Эх, вот если бы ты не прикалывала к его шляпе жёлтую розу!

― На, вот тебе другая такая же! Давай шляпу, и на ней тотчас будет роза.

― Нет! Мне нужна именно та роза, которую ты дала пастуху. И я не успокоюсь, покуда она не будет у меня.

Клари, умоляюще сложив руки, начала увещевать парня:

― Шандор! Голубчик мой! Не говори так! Я не хочу, чтобы вы поссорились из-за меня. Из-за какой-то жёлтой розы…

― Хочешь не хочешь, а этого не миновать. Если мы ещё раз встретимся, один из нас жив не будет.

― Так ты для этого заставил меня говорить правду? Ты ведь обещал не сердиться на меня.

― На тебя я не сержусь! Девушки ― народ забывчивый, а вот мужчине забывать не положено.

― Видит бог, я тебя никогда не забывала.

― Как в песне поётся: «Каждый раз, кого б ни обнимала, о тебе, друг милый, вспоминала». Ну да ладно, а то будешь говорить, что у меня характер тяжёлый. Я к тебе не ссориться пришёл, а только напомнить тебе, что я ещё жив. Хотя ты бы только обрадовалась, если б я умер.

― Шандор! Ты хочешь, чтоб я отравилась спичками?

― Спичками? Вы, девушки, ничего умнее не можете придумать. Как попали в беду, так бегом к еврею за спичками. Высыпете в кофе три коробки ― и крышка. А не лучше было бы сторонкой беду-то обойти?

― Не говори так. Когда я впервые встретилась с тобой, мы играли в игру «Я упала в колодец». И когда меня спросили, кто меня должен вытащить, я назвала твоё имя. Ведь тогда ты вытащил меня?

― Если б я знал, что не для себя тебя вытаскиваю… Эх! Давно это было! Тогда ещё не знали песни про мельницу в Дорожме…

― Ты привёз новую песню? ― обрадовалась девушка и поближе подсела к парню. ― Спой-ка, я тоже хочу её выучить.

Если парня можно уговорить спеть новую песню ― значит, дело пошло на лад.

Шандор Дечи прислонился спиной к стене и, положив одну руку на шляпу, а другую на стол, затянул заунывную песню, мотив которой вполне соответствовал её словам:

Не веет ветер, мельница в Дорожме остановилась.Где ты, милая моя голубка, что с тобой случилось?Обманула ты меня, с другим обручилась!Вот почему… вот почему мельница остановилась!

Эта рождённая в степи песня напоминает перекати-поле, которое ветер гонит из края в край.

Девушка пыталась ему подпевать. Она сразу уловила мотив, а там, где она ошибалась, парень, помогая ей, пел громче сам. Так они делали и прежде: пели, вместе до тех пор, покуда не споются, а когда получалось, целовались ― этим кончалась песня.

Но на сей раз Шандор Дечи взял в зубы свою дебреценскую трубку, прежде чем Клари успела закончить песню.

― Далась же тебе эта противная трубка, ― обиделась девушка.

― Я, может, и сам противный?

― Вот это верно. Противный, нехороший. Таких, как ты, и на порог пускать не стоит.

Она легонько подтолкнула его локтем.

― Так зачем же ты увиваешься вокруг меня?

― Я увиваюсь? Очень ты мне нужен. Если б вас раздавали дюжинами, то я бы и тогда такого не выбрала. Я была глупа, слепа, когда полюбила тебя. Таких, как ты, я на каждом шагу могу найти.

Девушка так естественно разыграла ссору, что даже овчарка, и та была сбита с толку. Решив, что его хозяйка действительно сердится на этого нехорошего человека, пёс вскочил и громко залаял.

Клари рассмеялась.

Но парню было не до смеха. Погружённый в свои думы, он сидел, посасывая трубку, не только не горевшую, но даже не набитую табаком.

Тут девушка начала ласкаться к нему:

― Так, так, милый мой! Ты знаешь, какой ты красавец, и ни за что на свете не станешь улыбкой портить свою красоту. Если бы ты улыбнулся, твои чёрные, как жуки, глаза сощурились бы, алые губы искривились и всей бы твоей красоты как не бывало.

― Не за красоту платит мне город Дебрецен!

― Но я-то платила тебе за неё. Плохо, скажешь, платила? Мало тебе было?

― Слишком много, даже другому досталось.

― Ты опять о том же? Всё о той жёлтой розе? Ревнуешь своего приятеля. В чём он, бедный, виноват? Если в городе иной кавалер затоскует, к его услугам целый сад роз: белые, красные, жёлтые, чайные и каких только там нет. А горю деревенского парня, как поётся в песне, «только девушка крестьянская может помочь».

― Ты ещё защищаешь его?

― А кто же виноват? Девушка, которая поёт: «Знал бы он, помог бы он. Если б знал, помог бы!» ― или парень, который понимает это?

― Ты, значит, берёшь на себя вину?

― Ты обещал простить меня.

― Я сдержу своё слово.

― Так будешь любить?

― Посмотрим.

― «Посмотрим» ― это не обещанье.

― Я и сейчас люблю тебя.

― Оно и видно, как ты меня любишь.

При этих словах парень встал из-за стола, заложил свою трубку за высокую тулью шляпы, обнял девушку и, глядя ей в глаза, сказал:

― Знаешь, голубка моя, лихорадка бывает двух видов: сильный жар и озноб. От жара больше мучаешься, озноб дольше длится. Так вот и любовь: горячая сильнее, холодная продолжительнее. Одна проходит, другая повторяется. Скажу без обиняков, виноват был я. Если б я не дохнул на жёлтую розу, она бы не распустилась и другой бы не радовался её аромату. На неё не садились бы ни шмель, ни бабочка. Теперь я буду любить тебя иначе: буду навещать тебя неизменно через каждые три дня, как возвратная лихорадка, и «буду таким же искренним с тобой, как твоя родная мать». А если когда-нибудь я стану старшим табунщиком, мы пойдём к попу. И будем жить в любви и согласии. Но если до тех пор я замечу, что кто-то увивается за тобой, я, клянусь богом, проломлю ему башку, будь он даже любимым сыном моего отца. Вот тебе моя рука.