Андрей Ветер - Время крови Страница 40

– Так ты имеешь указание от Управления приисков?

– Нет, я сам по себе, – резко сказал Александр. – После того как Галкинский прииск был отобран у моего отца по сфабрикованному делу, отец запретил мне когда-либо связываться с Управлением. Впрочем, коли уж быть точным, отец велел мне вообще не связываться с золотом. Но я, как видишь, не последовал его совету в этом. Но про Управление я наказ помню, так что я сам по себе.

– Разве ж это законно?

– Ты прав. Я действую не по закону. Всё золото, где бы его ни нашли, должно продаваться не иначе как в казну. Правительство уплачивает владельцу прииска соответствующую сумму денег за доставленное золото. Ни хозяин прииска, ни рабочие не должны оставлять себе ни крупинки. Это строго преследуется. В случае, если золото обнаруживается какой-либо разведывательной партией, никто из золотоискателей не имеет права унести его с собой. Согласно букве закона, я обязан составить протокол, сколько именно долей или золотников оказалось в выкопанных шурфах. Вынутое из шурфа и промытое золото должно быть брошено обратно в шурф и оставаться там до начала официальных работ. Я же намерен добывать его без всякого контроля со стороны властей.

– Про это рано или поздно станет известно. Ужель ты не боишься?

– Я хочу жить вольно. Мой отец был честным промышленником, но его оклеветали и лишили всего, чем он владел. Я не хочу служить государственному закону, который без всякой причины может одним махом разрушить моё благополучие, построенное честным трудом. Если уж подвергать себя риску, то осознанно, то есть изначально знать, что ты живёшь не по установленному государством закону.

– Я боюсь за тебя, Саша.

– Не бойся. Я не разбойник, никого не убиваю и не граблю. Но золото, которое отыщу (а я отыщу его, будь уверен), не отдам никому! – Галкин сжал губы. – Вон со мной сколько людей. Каждый получит свою долю, я никого не обижу. Дай только добраться до места и шурфы отбить. Завтра мы отправляемся в путь, так что не грех бы тебе попрощаться с живой землёй.

– В каком смысле? – испугался Иван.

– Мы уходим в дикую глушь, в снега. Там всё покажется тебе вымершим. Так что простись на время с привычными тебе улицами деревень, с толпами пьяных мужиков. До следующей весны тебе сюда нипочём не возвратиться, даже если тебе сильно не понравится жить в тайге.

***

– К водоразделу между Олёкмой и Амгой идут русские. Много русских, целый отряд. Это те самые, с которыми тебе надо встретиться, сын мой…

Голос прозвучал настолько отчётливо, что Эсэ от неожиданности вздрогнул и только теперь понял, что голос слышался в его сне. Голос не принадлежал человеку, в этом Эсэ мог поклясться. Но не принадлежал он и животному. Голос назвал его сыном, но то не был голос его отца.

– Видно, Мать-Зверь разговаривала со мной. – Он взглянул на затухший костёр. – Русские идут к Амге. Вот какие русские мне нужны. Значит, на Волчьем Холме, когда я впервые почувствовал вкус крови, я убил не тех людей. Они ни в чём не виноваты. Что ж, ничего не поделать: я выбрал путь войны, а война не знает пощады. Зато теперь я доберусь до тех, кто мне нужен, я отыщу сына убийцы и расквитаюсь с ним. Жаль, что я не знаю, кто именно из русского отряда нужен мне. Как мне определить его? Буду убивать всех подряд, и в конце концов пуля настигнет того, кому она предназначена. Много крови придётся пролить. Это её вкус тревожит меня…

Было ещё совсем темно, когда он продолжил путь. Три дня назад он покинул место захоронения отца, оставив возле погребального шалашика застреленных русских охотников. Он забрал их лошадей, ружья и кое-что из личных вещей. С тех пор у него на языке то и дело ощущалось присутствие крови. Иногда ему казалось, что она просачивалась сквозь поры изнутри и затапливала всю полость рта, и тогда он начинал торопливо сплёвывать кровь, но наружу выходила только обычная слюна белого цвета. Иногда кровь будто вытекала внезапно из носоглотки горячей волной, и тогда Эсэ начинал давиться. Но каждый раз всё заканчивалось очень быстро.

Минул ещё день, и вечером Эсэ добрался до небольшого селения Тунгусов у излучины ручья, который назывался Чёрный Пень. Селение состояло из трёх изб русского типа и одного чума конической формы. Чуть в стороне от изб возвышались на высоких столбах два помоста, заваленные какими-то снастями, и виднелись два бревенчатых амбара на сваях вышиной почти в человеческий рост. Тут и там на перекладинах покачивались, просушиваясь, выделанные шкуры лисиц и волков. В просторном загоне топталось несколько оленей, а возле изгороди перед ближайшей избой стояла на привязи понурая кляча. Навстречу Эсэ бросились, громко лая, лохматые собачонки.

– Я хочу заночевать, – сказал он ровным голосом появившемуся из-за скрипнувшей двери Тунгусу средних лет и, не обращая на собак внимания, легко соскочил с коня на мёрзлую землю. – Куда лучше поставить лошадей?

Из-за спины первого Тунгуса вышел второй, совсем старый, с длинными седыми волосами и жиденькой бородёнкой.

– Мы займёмся твоими лошадьми, юноша, – сказал он по-якутски. – Входи внутрь.

– Моего коня я расседлаю сам.

– Твой конь, тебе решать.

Первый Тунгус, видимо сын старика, неторопливо подошёл к лошадям убитых русских охотников и принялся развьючивать их. Когда Эсэ повернулся к нему спиной, Тунгус с любопытством оглядел пришитый к спине его короткой куртки контур двуглавой птицы, вырезанный из медвежьего меха.

Когда Эсэ вошёл в избу, в лицо ударила волна забытого за лето домашнего запаха. Этот запах был свойственен только жилищам оседлых Тунгусов и Якутов. Здесь пахло сухим деревом, смолой, кожей, дымом и едой. Посреди большого помещения стояла железная бочка, неизвестно каким образом попавшая сюда; сбоку и наверху в ней были вырезаны отверстия, внутри пылал огонь. Судя по всему, кто-то из местных Тунгусов решил соорудить из бочки некое подобие печки, которую видел где-нибудь на русской фактории. Старик указал рукой за «печь», где, согласно этикету, находилось место самого почётного члена семьи и место для гостя.

– Мы собрались на ужин, юноша. У нас есть очень вкусная рыба. Ты голоден? – поинтересовался старик.

– Я с удовольствием поем. – Он устроился на нарах, заваленных мягкими шкурами.

С потолочных балок свисала сохнущая одежда. Слева и справа от двери сидели на нарах женщины и дети, за ними, ближе к огню, расположилось несколько мужчин средних лет. Они кивнули Эсэ, но не сказали ему ни слова, негромко обсуждая что-то своё. Вскоре в дом вернулся Тунгус, занимавшийся лошадьми. Он пробрался к старику и, склонившись к его уху, произнёс что-то. Старик удивлённо поднял брови и посмотрел на Эсэ.