Павел Гейцман - Тайник Страница 40

Он разорвал конверт.

Голова в луже крови, выпученные глаза, изуродованное лицо.

У него задрожали руки, желудок свели неудержимые спазмы. Он не мог этому поверить, не мог понять. Два больших, великолепного качества снимка. Это была голова доктора Тиссо!

— Боже мой, но ведь это… — застонал он чужим, незнакомым голосом. — Они его убили, все-таки они его убили! Это невозможно!… — Он рухнул в кресло, держа в руках снимки. Убили Тиссо, все было напрасно, бесполезно… Он закрыл лицо ладонями. Это его вина, это он не мог найти проклятый тайник. Или это обман? Подделка, фальшивка, западня? Он открыл глаза и еще раз вгляделся в оба снимка. Нет, это не фальшивка, не обман. Ему стало дурно. Человек перед лицом смерти. Конец игре, земная роль кончилась, тайна жизни улетучилась.

Зазвенел телефон. Металлический бесстрастный звук проник в его сознание. Через опущенные жалюзи полуденная африканская жара. Море далеко на горизонте сливалось с небосклоном. Кружевные аркады отеля «Магриб» слепили белизной.

Телефон ломился в его сознание. Жизнь идет дальше, мир не остановился, надо продолжать разведку — наверняка звонят с базы.

— Винтер, — сказал он безразлично. Он не узнавал собственного голоса — это говорил мертвый с фотографии.

— А теперь слушайте, — отчетливо сказал высокий мужской голос — говоривший будто стоял в двух шагах от него. — Со смертью Тиссо ничего не кончается. Если не образумитесь, умрет кое-кто другой, чья жизнь вам намного дороже. Это ваша вина, мы не хотели его убивать, мы вас предупреждали. Вы не пожелали сотрудничать с нами, решили рискнуть. Подбросили нам кучу никуда не годной бумаги. Знаете, что сказал Тиссо? Из этого ничего не удастся выжать, это ни на что не годится. Вы что, хотите выиграть время? Обратиться в полицию и обмануть нас?

— Ни к кому я не обращался, — застонал он в ужасе, — ни к кому! Я сделал все, что было в моих силах, такая работа требует времени, много времени. За две недели я не мог найти на такой огромной территории никакого тайника.

— Должны! Вы должны сделать больше, чем в ваших силах, — сказал холодный безликий голос. — Мы уже доказали вам, что ни перед чем не остановимся. Если снова попробуете нас обмануть, умрете тоже, это последнее предупреждение. Вы поняли? Хорошо меня слышите?

— Да, — прошептал он покорно, — я слышу хорошо.

— Теперь вложите снимки в конверт, запечатайте и отнесите его в бюро обслуживания. Не пытайтесь ни с кем связаться или звонить. Конверт заберет посыльный. Это все. И начинайте работать сейчас же! Через два дня вам покажется, что у вас опять мало времени.

Голос исчез, затих, растворился. Трубка жгла вспотевшую ладонь.

«Со смертью Тиссо ничего не кончается…» Он тупо смотрел на белую стену. «Мы доказали, что ни перед чем не остановимся…» Как автомат, он вложил снимки в конверт и заклеил края липкой лентой. Потом вышел в коридор и побрел в бюро обслуживания.

«Умрет кто-то другой, чья жизнь вам намного дороже…»

Глава X

Она сидела расслабившись, закрыв глаза, удобно опершись о ствол пробкового дуба. Солнечные очки, альбом для эскизов и фотоаппарат брошены на колени. Солнце уже не жгло, а мягко пригревало.

Она дремала.

Утица, родная сестра Карфагена, столица римской провинции в Африке, ее утомила, измучила, но снова покорила.

Она была здесь не впервые, но впервые целых три дня пробиралась через развалины, облазила десятки каменных строений, сфотографировала детали настенной росписи, срисовала фигуры танцовщиц, линии наклона шеи, вытянутых рук, складок одеяний.

Были здесь пунические и римские фрески, но различить их неспециалист мог только при помощи соответствующего каталога — если только, конечно, его авторы сами не ошибались.

Теперь у нее было переснято и срисовано больше, чем ей требовалось, и она могла присесть на минутку в тени пробковых зарослей напротив карминно-красной стены какого-то дома — дома, собственно, уже не было, но красная штукатурка казалась удивительно свежей, хотя роспись на ней уже выцвела, остались только тени давно ушедшего мира.

Ей вдруг безумно захотелось иметь платье такого цвета, длинное, с золотым поясом, и впервые идти на бал, полной восторга и ожидания. Но кто-то рядом сказал негромко:

— Вы тоже уже закончили, мадам? Нас это доконало. Еле на ногах стоим.

Она открыла глаза. Цвет стены был еще прекраснее, чем она видела его в мечтах. Двое парней — по виду обычные туристы, которых она уже встречала вчера в городе, — сидели невдалеке на развалинах, отложив свои фотокамеры. Она слегка им улыбнулась и кивнула на свои туфельки.

— Да, меня это тоже утомило. Хожу босиком, но не очень помогает.

— Значит, мы все имеем право освежиться. Разрешите предложить, мадам?

С виду им было лет по тридцать, если не меньше. Один открыл свой рюкзак и вытащил большие красные апельсины.

Цвет крови.

— Мадам… — Он выбрал самый большой и непринужденно бросил через полуразрушенную кладку стены и камни. Она попыталась поймать на лету, но плод скользнул ей на колени, к очкам и фотоаппарату.

— Спасибо вам. Вы, я вижу, хорошо подготовились, — сказала она весело. — Туристы?

— Нет-нет, мы тоже на работе, — усмехнулся тот, который с ней заговорил, высокий, с густой белокурой бородой. — Рекламные снимки для швейцарского издательства «Кюммерли и Фрей». Карфаген, Утица и все, что нам придет в голову, все, что мы когда-то изучали в школе, лишь бы годилось для пропаганды туризма.

Второй парень молчал. У него были резкие неприятные черты лица и боксерский нос, он казался моложе своего приятеля.

— Значит, все мы труженики, — кивнула она, — но мне такая работа нравится.

— Разрешите мне вас сфотографировать — как туристку, сокрушенную античными красотами Туниса? — спросил бородач. — Цветная пленка, мадам, на фоне красной стены будет великолепный кадр.

Не дожидаясь ее согласия, он нацелил фотоаппарат…

Она улыбнулась и откусила последнюю дольку апельсина. Затвор щелкнул.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за угощение, но мне пора идти, у меня еще есть дела.

Она надела черные очки, повесила на шею фотоаппарат и взяла в руки туфельки и альбом для эскизов. Потом усталой походкой пошла по остывшим камням к выходу.

На самом деле ей просто хотелось побыть одной, чтобы в голове как-то улеглись новые сведения, скопившиеся за эти дни. Она шла среди руин, высматривая место поспокойнее.

Небо было невероятно голубым, холмы — пронзительно зелеными. Вдалеке выступали очертания гор, в воздухе не было вечной пыли пустыни. Воздух не обжигал легкие, он пахнул зеленью и лесом.