Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин Страница 40

«Ввиду того что за последнее время в некоторых уездах губернии отмечается развитие уголовного бандитизма, предложить губернским органам Революционной охраны принять решительные меры для борьбы с этим злом.

Поручить административному отделу в двухнедельный срок составить проект централизации аппарата органов дознания в губернии и представить его на утверждение Президиума Губисполкома».

Часть 2

— Послушай, голубчик, — князь раздраженно толкнул холеной рукою маузер, который лежал дулом к нему на парчовой, цвета червонного золота скатерти меж винных; бутылок и тарелок со снедью. Его всегда злила эта каторжная манера чуждого ему людского элемента, среди которого князь вынужден обретаться в последние годы, обвешивать себя с головы до ног оружием, выставлять его напоказ и дело не в дело держать на взводе и под рукой.

— Послушай, голубчик, — повторил он, едва сдерживая свой гнев, — неужели непонятно, что мне нужен максимальный вариант. Все, что ты мне предлагаешь, мелочь, вздор! Вот уж год, как мы с тобой объявились в родных пенатах. Объявился ты, сказать надо, как тать ночной, но объявился же. А я? Что, по-твоему, князь Разумовский крыса?! Скорпион? Забился в щель — в этот утлый домишко, к старухе, бывшей своей гувернантке, — и жалит? Да ладно бы по-скорпионьи, а то по-комариному, и то не своей рукою… Нет, не желаю… Князья Разумовские никогда не теряли своего достоинства, не были мелкими пакостниками. Ты меня понял, Федор?

Князь Николай Павлович потянулся к наполненной вином серебряной стопке, воспаленным, но трезвым взором по-соколиному глянул в закаменевшее лицо Козобродова.

— Все, — князь выпил вино и заговорил тихо, четко, разделяя слова. — Возможность вести реальную борьбу с совдепией за восхождение на трон царя-батюшки исчерпала себя полностью. До самого донышка этой вот фамильного серебра стопки. — Князь помолчал, опустив седеющую голову, и усмехнулся в усы. — Понимать это я, конечно, начал не сегодня… Но теперь толкую тебе об этом, Федор, своему денщику и другу… Вспомни, как на германской четыре года я — князь! — и ты — мельников сын — делили на равных и смерти опасность, а было, и кусок хлеба. Так слушай же меня, Федор, и верь: нам с тобой сегодня нужен только максимальный вариант.

Федор Козобродов, он же Лага, он же Царь ночи, бережно переложил маузер от князя к себе, посмотрел на Разумовского долгим и преданным взглядом. Заговорил прочувствованно:

— Эх, Николай Павлович, да разве ж я сомневался когда в вашем слове! Ведь я же у большевиков-то в начале гражданской командиром был, а встретил вас и повернул за вами.

Федор тоже влил в себя дозу спиртного, понюхал корку, тряхнул удалой головой.

— Эх! Да я же ведь ни в жизнь не верил во все их лозунги! Братство, равенство, — передразнил кого-то, — глупости это. Я как обмозговал себе поначалу? Идеи эти, мыслю, нужны им будут до срока, чтобы таких, как вы, Николай Павлович, способней было раздеть и обобрать, все ваши земли, богатства — все… и поделиться. Только как поделиться-то? По-братски? Ну уж это, думаю, на-кось, выкуси! Мерси, господа большевички, дурачков из нас не делайте! Дележка, думаю, будет по заслугам, кто ихней революции больше подсобит, Ленину ихнему, тому и куш. Промашка вышла. Признаюся. А кто первый мне тогда глаза раскрыл? Вы, ваше сиятельство. И все ведь сбывается! Хуже и некуда. Кто я сейчас? Бандит. По знати-то мы с вами были на разных ступеньках: я внизу, на вас, князь, глянуть — шапка с головы свалится. А по достатку матерьяльному ежели? Это еще, ваше сиятельство, порассудить надоть — мы с батяней такие б дела закрутили, что народишко местный и перед нами на брюхе бы ползал. А сейчас — все, как вы, князь Николай Павлович, предсказывать изволили, все сбывается. Кому же и верить-то, как не вам. И будет он вам этот самый, вариант. Дайте только срок!

— В том-то и дело, Федор, — по-прежнему брюзгливо отвечал князь, — сроку-то я тебе и не хочу давать. Ты что, не чуешь, как события разворачиваются? По всей губернии столы розыска открывают. Вспомни, как мы охотились на волков, с флажками красными да с егерями, загоном… Как бы и нам с тобой в этот их загон не угодить!

Князь помолчал, усилием воли подавляя в себе раздраженность.

— Послушай, — заговорил уже другим тоном, — а кого это к вам назначили вместо Пинюгина, крестника-то твоего, которого ты с печки валенком шуганул? — Князь знал, как приятна его бывшему денщику такая княжеская похвала. — А? Такого же, поди, Анику-воина? Не разобрался в нем? Может, тоже…

— Да нет, Николай Павлович, — позволил себе перебить князя Козобродов, — этого так просто не испугаешь.

— Ну вот, видишь! — Князь разом стал серьезен, поглядел обеспокоенно. — А что ты о нем сказать можешь?

Федор помолчал, раздумывая, взял в широкую ладонь стопку… Отставил:

— Хотите, расскажу, как я его в лесу встретил, это когда мы от вашего лесника, от Туркина, возвращались.

— Царствие ему небесное, — перекрестился князь. — Хороший был человек Туркин. Сбили мужика с панталыку. Они, эти… — князь выругался грязно. Выругался и поймал себя на том, что он, столбовой дворянин, русский интеллигент, выпускник Оксфордского университета, говорить и мыслить начал на языке «хорьков» и «лагов». Поймал и скрипнул зубами: — У-у, зараза большевистская! Многих добрых людишек они с пути сбили! Жаль Туркина Серафима. Ты хоть, черт лютый, не глумился над ним перед смертью? — повысил он голос.

— Да я же сказывал, и не в моем это обычае — палачествовать. На тот свет отправить хоть кого рука не дрогнет, а мучительствовать не люблю, не знаете меня, что ли?

— Ну ладно, — примиряясь, ответил князь, — рассказывай тогда, как встретились-то.

Та встреча, о которой, рассказал Козобродов князю, произошла на дороге средь молодого ельника. Когда шустрая лошадка выносила таратайку из неглубокого овражка, Вельдяеву и Журлову повстречался верховой. Он будто нарочно поджидал их здесь.