Александр Соколовский - Дом на улице Овражной Страница 42

Он и правда встал, вышел из-за стола и прошелся по кабинету. Я замер. От страха даже руки вспотели.

— Так, ребята, — серьезно, больше не улыбаясь, проговорил начальник. — Вы нам очень, очень помогли. Большое вам спасибо.

Он подошел к столу и снял телефонную трубку.

— Перышкина ко мне. Немедленно.

Через минуту отворилась дверь, и в кабинет вошел невысокий и плотный человек в пальто и кепке. Где-то я уже видел это простое, широкоскулое лицо, эти пристальные изучающие глаза! Но где?

— Уходить собрались? — спросил начальник.

— Так точно. Хотел съездить на завод, с бригадмильцами там побеседовать.

— Придется вашим бригадмильцам подождать, — сказал начальник и с силой вдавил папиросу в пепельницу. — Раздевайтесь. Будете составлять протокол. Вот ребята пришли по делу номер двести четырнадцать. Интересные у них сведения.

Ни словом не возражая, Перышкин снял пальто, кепку, и тут я вспомнил. Ну, конечно! Я видел этого человека в универмаге, когда разговаривал с Петром Терентьевичем. Сначала у прилавка, а потом на втором этаже, в толпе… Так, значит, милиция и тогда уже следила за хитрым продавцом!..

Наверно, Перышкин меня тоже узнал. Во всяком случае, взгляд его задержался на мне дольше, чем на Женьке.

— Ну, рассказывайте, — кивнул он и подвинул к себе несколько листков бумаги.

Мне пришлось повторить всю историю с начала до конца. Перышкин слушал и записывал. А когда все было записано и начальник попросил меня поставить под протоколом свою подпись, я спросил с любопытством:

— А их теперь заберут всех, да?

Лицо у начальника стало строгим.

— Вот что, мальчики, — негромко, но твердо сказал он. — О том, что вы у нас были, не должна знать ни одна живая душа: ни товарищи ваши, ни родные. Поняли? Никто. Тайны хранить умеете?

— Умеем, — заверил Женька.

— Ну, так знайте: это очень большая и важная тайна.

— А мы никому и не скажем, — сконфуженно проговорил я.

— Договорились.

— А если они опять меня позовут мешки таскать?

— Если позовут, пойди с ними. Но постарайся ничем себя не выдать. Сумеешь?

— Не знаю… Может, сумею.

— Не «может», а так надо, — сказал начальник, взглянув на меня, и опять улыбнулся. — Ну, а теперь идите. Еще раз спасибо вам.

Он крепко пожал мне и Женьке руки, и, когда мы выходили, я услыхал, как он крикнул в телефонную трубку:

— Начальника ОБХСС!

Только в комнате, где сидел дежурный, я вспомнил, что не отдал начальнику деньги.

— Погоди, Женька, я сейчас!

Кинувшись назад, я постучал в дверь, из которой мы только что вышли, и ворвался в кабинет.

— Что, забыл что-нибудь? — удивился начальник.

— Забыл!.. Деньги вот… Я их от Петра Терентьевича получал два раза. Возьмите…

И я положил на стол две сложенные четвертушками зеленые пятидесятирублевки.

Глава двадцать первая

Прошло несколько дней, и я начал замечать, что с Женькой творится что-то неладное. Он стал какой-то рассеянный, хмурый, неразговорчивый. Сперва я подумал, что он за что-нибудь на меня сердится, и однажды утром, когда мы шли в школу, решил спросить напрямик, как водится между настоящими друзьями. Но Женька вдруг заговорил сам, и я все понял.

— А ведь нам, Серега, пожалуй, не найти этой учительницы Ольги, — сказал он. — Пенсионеров всех обошли, к Купрейкину я ездил, письмо в адресный стол написал, с Вержинским ты сам разговаривал, Чугай тоже ничего не знает. Больше и спрашивать не у кого.

— Не у кого, — согласился я, и мне стало грустно.

— А что мы могли сделать? — словно оправдываясь передо мной, вздохнул Женька. — Вон в архиве ученые и то не узнали…

— А вот Володя, помнишь, который нам на крыльце тогда надавал? Он сказал, что бросать поиски нельзя. Искать, искать! Найти и не сдаваться… — как-то нечаянно вырвались у меня слова из девиза Сани Григорьева.

— Что-то ты, Серега, раньше не очень хотел искать, — припомнил Женька. — Даже собирался Ивану Николаевичу сказать, что отказываешься.

— Ну, то раньше было! — протянул я. — А сейчас… Эх, жалко, Альберт Владимирович умер!..

В субботу мы решили начать писать наш доклад и посмотреть, какие материалы есть у Женьки для альбома. Оказалось, что пока мы были в ссоре, Женька успел посоветоваться с Иваном Николаевичем, и тот сам дал ему штук десять фотокарточек и открыток, которые могли бы пригодиться. Остальное можно было вырезать из старых журналов «Огонек». Женькин отец их выписывал, и они связками лежали на шкафу.

Я спросил, не заругается ли отец, если мы будем вырезать из журналов рисунки. Но Женька ответил, что отец разрешил взять журналы.

Работали мы дома у Женьки. Так было удобнее. Во-первых, не тащить же от него ко мне все журналы, альбом, наши тетрадки, с которыми мы ходили по залам музея, краски, тушь и прочие необходимые вещи. Во-вторых, у нас всего одна комната, а у Вострецовых две, и мы там никому не помешаем.

Страничек в альбоме — мы сосчитали — было сорок. А фотокарточек и картинок из журналов набралось не больше тридцати. Но Женька сказал, что не обязательно лепить на каждую страничку по открытке или картинке. Он, например, придумал записать в альбом рассказ Леонида Александровича и озаглавить его так: «Я это видел своими глазами». И подзаголовок: «Воспоминания старого жителя Овражной улицы».

— По-моему, этот рассказ странички три займет, — прикинул Женька. — Да я еще к нему что-нибудь нарисую и красками раскрашу.

На первый лист в альбоме мы наклеили вырезанное с обложки журнала большое красное знамя с серпом и молотом. А под ним Женька красиво вывел зеленой тушью: «История вооруженного восстания в нашем городе на Овражной улице в 1905 году». И еще ниже приписал помельче: «Работа членов исторического кружка Дома пионеров Вострецова Евгения и Кулагина Сергея».

— Здорово получилось! — с восхищением сказал я, взглянув на надпись. — Теперь давай наклеим эту вот картинку с баррикадой.

— Много ты понимаешь! — ответил Женька и, взяв у меня вырезку из журнала, отложил ее в сторону. — Сперва надо объяснить, почему революция произошла.

— А почему, Женька, она произошла?

— Эх, ты! — возмутился он. — В музей ходили, две тетрадки исписали, а не знаешь. — И, порывшись в куче вырезок, фотографий и открыток, нашел одну и сунул мне под нос. — Вот, гляди!

Я посмотрел. На рисунке был изображен полуголый человек с изнуренным, мокрым от пота лицом, с полуоткрытым ртом и напряженными измученными глазами. Он лежал на спине, держа в руках кирку, и бил этой киркой в низкий неровный потолок у себя над головой. Неподалеку еще два таких же полуголых человека с трудом толкали вагонетку.