Владимир Беляев - Встреча с границей Страница 42

Толя Шумский молчун. Смотрит в сторону, отвечает мягко, но скупо. У него доброе, умное, хорошее лицо, он не из нелюдимов, которые молчат, потому что не желают говорить с тобой. Шумский немногословен из самолюбивого нежелания оказаться вдруг глупее, неосведомленнее собеседника, из-за того, что потенциальные возможности его ума больше, чем реальные знания. Конфликт между данными природы и пониманием того, что эти данные пока еще совсем слабо реализованы, запечатывает ему уста. Люди подобного склада встречаются не часто, и мне каждый раз интересно угадывать это мучительное самолюбивое понимание, что можно знать больше, чем знаешь. А у людей неумных такое понимание отсутствует начисто, поэтому обычно они назойливо болтливы.

— Кем вы работали на шахте?

— Проходчиком.

— К службе в армии было трудно привыкать?

Толя пожимает плечами.

— Нет. На гражданке у меня работа была трудней.

— А в ночном дозоре? Мне многие жаловались, что очень трудно первое время — спать хочется. А заснул — ЧП.

— Я ведь работал в ночные смены.

— Верно.

После, когда я спустилась на равнину, командиры разных возрастов и званий говорили мне, что гораздо легче с солдатом, поработавшим до армии, попробовавшим тяжести и сложности самостоятельной жизни, нежели с теми, кто со школьной скамьи, от мамы... Верно, Толя, тебе было проще освоиться.

Чуть вздернутый нос, прямые ресницы гасят глаза, мальчишеская шея подхвачена воротником гимнастерки...

«Славный будет человек, — думаю я с доброй завистью к тому, что он не распечатал еще по сути свою жизнь, и ничто для него не утратило пока новизны. — Славный будет человек...»

Впрочем, за внешней молчаливой покладистостью Толи Шумского чувствуется железный стержень, до которого если добрался, то уже не согнешь, разве что сломаешь. Старший лейтенант Шляхтин, наткнувшись на этот стержень, послал Шумского на гауптвахту. Лейтенант Сенько, добравшись до стерженька, понял, что этот парень всей душой идет навстречу добру и ласке. И на самом деле так...

— Что вы собираетесь делать после армии?

— Работать и учиться в горном институте.

— Я думаю, мы с вами еще встретимся, когда вы будете горным инженером. Напишите, я приеду к вам в командировку...

Шумский молча улыбается.

Когда я, сойдя с лошади, вошла в двери казармы, ошалев немного от долгой дороги, от близкого солнца, от воздуха, в котором не хватает двадцать пять процентов кислорода, меня встретил Володя Спивакин с повязкой дежурного на рукаве. Встретил так, будто мы давно знакомы — с прибаутками, с широкой улыбкой. И с этой минуты волей-неволей я слышала и ощущала его присутствие в казарме: Володя громкий человек.

Моет ли он полы, ловко выжимая тряпку и поглядывая на меня снизу из-под руки, чистит ли оружие, одевается в наряд; в столовой ли за обедом, вечером ли в умывалке, служащей дополнительным красным уголком, — везде слышен его голос, его шуточки, не больно тонкие, но всегда смешные. Говорят, что в каждой роте обязательно находится свой заводила и остряк — здесь эту роль взял на себя Володя Спивакин. Он поет, играет на балалайке и гитаре, не хуже заправского парикмахера подбирает чубы и затылки своим друзьям.

— На гражданке пойду мастером в дамскую парикмахерскую! — говорит Володя, профессионально-изящным жестом стряхивая с плеч Лени Желобко светлые космы остриженных волос.

Этой осенью Володя тоже демобилизуется, планы у него обширные. С одной стороны, ему хочется поступить в институт, с другой — поплавать по морям, повидать разные страны. Парень он умный, развитой, начитанный. До армии успел поработать на металлургическом заводе.

«...я и дружок мой тоже хрупкого, как у меня, — смеется, — телосложения... Поставили нас опоки таскать. Парень нам один там показывал, как и что делать. Мы вдвоем одну опоку еле волочем, он один справляется — а тощий, хлипкий, в чем душа... Вечером едем домой — губы лень раздвинуть, улыбнуться — так устали. Поглядели друг на друга и удивились: как он, этот тощий-то жив еще? Жив, трамвай после смены бегом догоняет, через губу поплевывает. Двужильный... Ну, прошла неделя-другая, гляжу и сам за трамваем бегом, с кондукторшей разговариваю — весь вагон хохочет... И в армии так же привык. Трудно, конечно, сначала было, потом втянулся...»

Встает, щелкнув каблуками, шутливо развернув широкие плечи.

Лицо у него румяное, улыбка белозубая, взгляд легкий, веселый. По первому впечатлению — баловень судьбы, человек, порхающий по жизни с завидной невесомостью Христа, идущего по морю. Но это не так. Легкость и беззаботность у Спивакина внешняя.

Проходят передо мной люди один за другим, в короткий получасовым разговор втискивают свои, недлинные пока жизни. Секретарь комсомольской организации Леонид Желобко, Василий Кобылко, Петр Дорогань, Иван Продан, старшина, депутат местного совета Николай Пичкур. Весельчак, плясун, штангист Виктор Золотарев, собирающийся после армии пойти в медицинский и стать хирургом.

Вечер... Ребята, собравшись в умывалке, поют. Здесь почти все украинцы — как славно поют они украинские песни!.. Я до слез в горле люблю украинские песни — видимо, любовь к ним запрограммирована в моих хромосомах: когда-то, более ста лет тому назад, мой прадед на телеге приехал в Сибирь из Полтавы...

7.

Лейтенант Сенько высок, узок в талии, широк в плечах, у него загорелое, тонкое лицо, под черными бровями — зеленые глаза. Ходячая реклама: «Служите только в пограничных войсках!» Он великолепно ездит верхом, хорошо стреляет изо всех видов доступного ему оружия, умен. Правда, есть у лейтенанта один, весьма существенный недостаток — молодость. Но каждому из собственного опыта известно, что недостаток этот быстро проходит...

Удивительно, что несмотря на этот существенный недостаток, лейтенант за месяц с немногим сумел довольно точно разобраться в своих подчиненных, найти к каждому особый подход. Просто радует эта душевная интеллигентность и такт во вчерашнем деревенском парне.

— Сначала я круто завернул гайки, — рассказывает Сенько. — Придирался к каждой мелочи и глядел, как кто реагирует. А потом...

Он открывает мне свои нехитрые секреты узнавания людей, а я-то понимаю, что все это ерунда. Умение чувствовать людей и влиять на них — это тоже талант. А талант — как деньги — либо он есть, либо его нет. Но, в противоположность деньгам, его взаймы не возьмешь. Лейтенант мог повести себя со своими новыми подопечными так, мог иначе — все равно он пришел бы к правильному решению, потому что чувствует своих солдат и думает о них постоянно, беспокойно прикидывая, как лучше, как правильней поступить в том или ином случае.