Борис Солоневич - Рука адмирала Страница 43

Авио-почта через сутки доставила фотографию и запрос на заброшенный в Белом море островок — знаменитый конц-лагерь. Но Митьку на Малаховом кургане заметил только Лукин. Но видал его в лохмотьях беспризорника с всклокоченной рыжей шевелюрой, да и то издалека. А в спортивных журналах был изображен юноша в спорт-костюме и боксерских перчатках. Цвета волос на фотографии узнать было нельзя, а показание было ответственным. А что, если ошибешься второй раз?.. Другой же беспризорник, худой и тонкий, совсем не был похож на присланные портреты.

Садовского ждало разочарование. Телеграмма-молния в ответ гласила:

«Перечисленные товарищи не опознали. НачСлон Мартинелли».

Таинственный беспризорник, чуть было не воплотившийся в Митьку, опять стал расплываться в тумане. Но. подозрения Садовского все таки не разсеялись, и Митька-Рыжий, победитель турецкого чемпиона, чье мужество и кровь помогли команде СССР выиграть матч против Турции, тоже попал в сети слежки ОГПУ. Оперативный отдел приставил к нему лучших сыщиков, и за беззаботным парнишкой уже как тени следовали люди с «шершавыми» глазами…

32. Наконец-то!

Прежде чем отправиться на решающее свидание с Митькой, Сережа предусмотрительно заглянул в будку телефона-автомата.

— Это ты, Колька? спрашивал он через минуту.

— Я самый. Что тебе, Сережа?

— А вот что… И важное. Слыхал про боксера, который вчера у турка бой выиграл? Беспризорник Митька…

— Как же. Уже читал… Сам не смог быть — чортово заседание было. А здорово вышло. Эффектно!

— Да… Хороший он паренок. Я, знаешь, с таким необычайным ин-те-ре-сом смотрел на матч!..

Николай почувствовал в словах своего друга какой то намек,

— Хороший паренек, говоришь? Тебе он понравился?

— И даже очень. Он здорово напомнил мне одного босоногого футболистика… Того самого… Помнишь, про которого я на набережной рассказывал… Кстати, если мне сегодня не повезет, и меня на футболе по-до-бьют… Так ты не забудь.

Николай понял о каком именно босоногом футболисте идет речь и почему Сережа по телефону опасается сказать прямо.

— Ладно. Будь спокоен, Сережа. Я понял… А… а рука у него… в порядке?

— То то и чудеса, что да!.. Несмотря на такой… матч…

— Это вот здорово. Ну, катись, дружище. Ни пера, ни пуха!

Радостно и быстро шагал юноша к Петровскому парку. Он был возбужден и весел. Неожиданная встреча, сообщение о спасении таинственного предмета, который, казалось, был потерян навсегда, и, наконец, разговор с Николаем, — все это наполнило его уверенностью и ощущением близости каких то решающих событий.

За Сережей следом шел пожилой рабочий с сумкой, видимо, спешивший на работу. Потом на углу одной из улиц рабочий пристально поглядел на какую то женщину и свернул в сторону. Та на миг закрыла глаза в знак понимания и последовала за юношей. Потом ее сменил веселый паренек, с лихо заломленной на затылок кепкой, насвистывавший «Интернационал». Дальше сбоку выехала грузовая машина, провожавшая Сережу несколько кварталов. Потом его обогнал велосипедист, остановившийся впереди подкачать шину…

Люди Садовскаго не дремали…

У ворот громадного стадиона «Динамо» Митька ждал Сережу с таким же нетерпением. Друзья еще раз поцеловались, и неразлучный Шарик, узнавший приятеля, помахал своим «бубликом», но на всякий случай опасливо отошел в сторону. Очевидно, старое воспоминание о тяжелой ноге, придавившей его лапку у Малахова кургана, еще не испарилось из его собачьей памяти.

— Вот что, Митя, сразу же сказал юноша тихонько. Прежде всего — может быть, за мной следят. Поэтому давай договоримся: ты в Севастополе никогда не был. Насчет того, что ты хранишь — не сознавайся ни в какую… Если будут спрашивать — мы с тобой познакомились в Мелитополе, когда ты на вокзале у меня хотел кошелек стырить, а я к тебе хорошо отнесся, покормил, до Москвы довез, о спорте потолковали. Понятно?

— Чего ж тут не понять? Почему ж и не приврать? А чего это тебе покоя не дают?

— Чорт их знает! Может, узнали, что брат офицером был, и из за границы мне писал. Это ведь уже — контр-революция…

— Вот, сучьи дети! Делать им нечего, так хороших парней тревожат… Но ты не дрефь, браток — я не выдам.

— Да и, кроме того — если там что: мы теперь с тобой о вчерашнем матче говорили. Распухшие губы Митьки скривились.

— А тебя, Сережа, видать, здорово напугали, что ты так бережешься!

— А на что ж зря сволочам этим в ловушку лезть? Посадят ни за что, ни про что — а потом доказывай, что ты не верблюд. Так ты сохранил эту штучку для меня?

— Ну, а как же… Она завсегда при мне!

— Как это «завсегда», испугался Сережа. Ведь мало что может случиться?

Митька пренебрежительно махнул рукой.

— Чего там… Ежели до сих пор ничего не случилось — так чего ж дальше то бояться? Я ведь теперь, небось, вроде как герой, чемпион… Кто меня теперь тронет? Штуку эту тебе сейчас передать?

— Она разве тут при тебе?

— Почти что.

— Так подожди… Тут в парке слишком видно.

— Ну, как хошь… Мне не к спеху… Но до чего я, браток, рад, что тебя встретил! Сколько я про тебя думал!.. Потому и в Москву приехал, что хотел тебя встретить. Ты знаешь мою историю с Градополовым?

— Ну как же! Вся Москва ржала!

— Так ведь это я за тобой тогда гнался на поле. Узнал тебя в команде. Кричал, кричал!

— Неужели? А я и не слышал. Какая жаль… А теперь, давай, Митя, потопаем в город. Там среди народа как то безопаснее…

Приятели сели в трамвай и двинулись к Кремлю в Китай-город, торговую часть Москвы, полную старинных мелких запутанных переулочков, где легче всего было хоть на несколько минут скрыться от вездесущего «недреманного ока».

Митя был теперь совсем иной, чем в Севастополе. Его одели в «европейский костюм», купили шляпу, блестящие ботинки, часы, и только внимательному взору было заметно, как тяготят его все эти «грузы цивилизации». Он явно предпочел бы быть в своем старом рванье, удобном и свободном. Но ничего нельзя было поделать: он был теперь знаменитостью, чей выигрыш принес СССР победу над Турцией.

Его веснусчатую курносую рожицу и космы рыжих волос (шляпу он носил не на голове, а в руке — «и прилично и не мешает», как говорил он) знала уже вся спортивная Москва, и на улице ему дружелюбно кивали и мальчуганы и старики:

— Ну как, Митя? Набил турку зубы?

— Чего ж тут удивительного? Будешь голову морочить — я и тебе тоже набить могу, важно отвечал Мнтя, степенно изображая из себя взрослого героя.