Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон Страница 44

— Значит, не обрушивался, да и незачем ему было молотить по нашей дружбе. Вдруг она окажется хрустальной? — с сомнением в голосе ответил я Серафиму.

— Ты не прав. Когда ты видишь, что дела плохи, а друг упорно молчит, иногда все же нужно спешить ему на выручку. Бывает, думаешь, что беда — не беда, а потом оказывается все намного хуже. Чтобы этого не произошло, полезно сломить недовольство или сопротивление старого товарища и вытащить его из погибельного болота. А потом он же и будет тебя благодарить…

— Вполне возможно, что ты прав… А у тебя, инквизитор, были друзья?

— Был один старый друг. Умнейший был человек, да имел пагубную страсть к алхимии. Ох, и пришлось мне повозиться, чтобы спасти его.

— Алхимия? Что-то знакомое… А, вспомнил, всякие там философские камни, превращение свинца в золото и прочая мутотень.

— Вот-вот, мутотень!

— И как же ты его спас?

— Отправил на костер.

Услышав эти слова, я от удивления поперхнулся яблоком.

— И это ты называешь спасением! — воскликнул я.

— Конечно! — подтвердил Серафим, — ведь была спасена от дьявола его бессмертная душа. Прискорбно, что земной путь моего друга закончился столь плохо, но это все, что я мог сделать для него.

— Да, — пораженно прошептал я, — а он напоследок тебе ничего не говорил, например, может быть, благодарил?

— О, он сыпал проклятьями, как крестьянин зерно в борозду.

— Я, признаться, понимаю твоего друга. Надеюсь, слова его были крепки, как металл, точны и остры, как стрелы Робин Гуда… Кстати, а что тебе Наверху сказали?

Я посчитал, что наступил самый подходящий момент разузнать о реакции ангельского руководства на его донесение.

— Одно слово, — пробурчал ангел-хранитель. — Ладно, если бы это было Его Слово!

— Ну расскажи, — настаивал я, — не веди себя, как женщина… Я, мол, кое-что знаю, но вам не скажу…

— Да рассказывать-то особо нечего. Примчался я, а двери конторы закрыты. Я давай в них стучать… Долго пришлось колошматить. И вот открывается окошко в двери, и оттуда высовывается эта заспанная рожа… — возмущался мой бесподобный ангел-хранитель. — Спрашивает: «Чего надо?» Я ему и поведал о срочном деле. Он выслушал и отослал меня прочь. Свинья!

— Как отослал?

— Да так. Сказал: «Проваливай!»

Мне снилась красивая шхуна, замерзающая в северных льдах. Ее сверкающие снасти были скованы льдом. Корпус, украшенный статуей богини, указывающей путь, словно хамелеон, окрасился тускло-белым цветом, отчего стал похож на айсберг. Плененный корабль, зажатый во льдах, дрейфовал вместе с тюремщиками — огромными льдинами, напоминавшими морякам занесенные снегом их родные русские поля. Утомительное плавание должно скоро закончиться: или гордое судно погибнет, раздавленное льдами, или, наконец, попав в теплое течение, сбросит холодные оковы Севера. А пока и шхуна, и люди были во власти капризных северных широт.

Противный холод, словно собираясь приобщить меня к своей коллекции, притягивал к кораблю. Я сопротивлялся. Я боролся изо всех сил, но холод, сводящий зубы холод, постепенно сковывал меня.

— Как же холодно, — простонал я и открыл глаза. — Боже мой, разве может быть так холодно?!

Вначале я и не сообразил, где же нахожусь. Вокруг меня стола кромешная тьма, и было холодней, чем в склепе. Чуть погодя, когда горячая кровь побежала по венам и сосудам рук и ног, потерявшим чувствительность, ко мне вернулась память. Вперемешку с красными тельцами по телу распространялась колючая боль.

Ночью я так крепко спал, что проспал свой огонь. Он угас, но под теплой золой скрывалась немного жарких углей. Жутко расстроившись, обозвав себя емким эпитетом «идиот», я быстро принялся разводить огонь.

То, что я оказался соней, подтвердил бледный утренний сумрак, щедро осыпаемый мелким острым снегом. Ветер, всю ночь в одиночку забавлявшийся, с радостью набросился на меня, как на очередную жертву или игрушку. Сотни мелких ледяных частиц метеорами ударили в лицо, если бы льдинки были крупнее, оно стало бы похоже на испещренную кратерами Луну.

Прежде чем вернуться в каморку, я решил осмотреться. Небо заволокло низкими облаками. Неуклюжее зимнее солнце поднималось из-за гор. Наступал новый день, и, судя по всему, ничего хорошего он мне не сулил. Видимо, прошедшую ночь небесный художник провел в плохом расположении духа. И сегодняшнее утро стало доказательством этому. Плакали мои надежды на скорейшее окончание сибирской робинзонады…

Придется идти к самолету. Жратвы осталось на пару дней!

Мысль о вчерашнем бездарно устроенном костре, в котором сгорели мои легковоспламеняющиеся надежды, окончательно привела меня в паршивое настроение.

Я посмотрел на кострище. Однако большое черное пятно, как улика на месте преступления, оказалось укрытым снегом. Только неглубокая овальная впадина указывала на то, что вчера на этом месте полыхал большой костер. Общую картину окружающей меня природы можно было охарактеризовать одним словом — «тоска».

Между тем нужно было заниматься делами. Прежде всего — завтрак. Я бы слопал целого слона под татарским соусом, но пришлось удовольствоваться тремя рыбными бутербродами и несколькими глотками горячего вина.

Психологи утверждают, что сытый человек всегда добрее и оптимистичней голодного пессимиста. Может быть, всякие уроды и появляются оттого, что их в детстве нормально не кормили? Не лишайте детишек сладкого, а то потом вырастет какое-нибудь жуткое чудовище, которым будут в детском саду пугать друг друга малыши.

Это умозаключение ознаменовало собой окончание завтрака. Пора было собираться в путь.

«С учетом того, что я хорошо знаю дорогу, разумно будет добраться до самолета до обеда, и там заморить червячка», — подумал я.

Мысль, на первый взгляд, показалась удачной. Лишь позже обед в компании мертвецов я сочту сомнительной идеей — с моральной точки зрения.

Думая о предстоящем налете, я смотрел в пол, заваленный мелкими сучками, древесной корой, давно потухшими углями и золой.

«О, какая-та коробочка, — подумал я, увидев под толстым слоем мусора пластмассовую штукенцию бордового цвета, несомненно, когда-то принадлежавшую хозяйке сумочки-полумесяца. — Кажется, пудреница!»

Мое предположение подтвердилось. Я раскрыл пудреницу, оказавшуюся на удивление большой. Находящегося внутри порошка хватило бы, по моим подсчетам, на целый полк или всех артистов Большого и Малого театров.

«Может быть, девушка была рябой или прыщавой», — предположил я.

— Боже мой!

Последние слова были произнесены с удивлением и ужасом. Было отчего содрогнуться.