Александр Бахвалов - Зона испытаний Страница 44

Чем ближе подходил Витюлька к крыльцу дачи, тем сильнее овладевало им предчувствие, будто здесь должен завершиться, получить окончательный смысл весь тот нескладный вечер у Игоря, когда она дала ему понять, что негоже вот так, на вечеринке, походя говорить о важных-вещах, но, когда и как говорить о них, Витюлька не знал. Вот и сейчас, когда он включил свет в большой комнате и увидел, каким чужим явился этот дом, уставленный чужими вещами, полный примет чужой жизни, Витюлька вдруг решил, что и здесь ничего не может завершиться, и заторопился надевать пиджак, опасаясь, как бы Валерия не заподозрила его в промедлении с отъездом.

Тем временем Валерия молча окинула взглядом развешанные на стенах репродукции, подошла к окну и встала там, глядя в темноту.

В окна мягко бил ветер, тот шальной летний ветер, что суматошно несется впереди дождя, вздымает пыль на дорогах, яростно тормошит деревья и затихает с первыми каплями ливня.

Наступила долгая тишина, которую ни он, ни она не решались прервать. Витюльке на минуту показалось, что уединение не тяготит Валерию. Она стояла спиной к нему в свободной позе – прислонившись плечом к косяку, словно прислушивалась к шуму леса. Свитер сминался у нее на талии глубокими волнистыми складками.

– «Буря мглою небо кроет…» – негромко произнесла она. – В детстве эти слова казались мне длинными-длинными… – Она с улыбкой посмотрела на Витюльку.

– Не жалеешь, что приехала? – Ему прибыло смелости от ее улыбки.

– Нисколько! Мне возвращаться не хочется! – Блеснув глазами в его сторону, она тут же отвернулась, точно по ее лицу можно было узнать больше, чем из слов.

– Давай останемся? – в тон ей предложил Витюлька.

– Ой! – Валерия отшатнулась: порыв ветра с грохотом распахнул окно, и в комнату вместе с ветром ворвался неистовый шум леса.

Извольский деловито прикрыл рамы, но не отошел, а остался у другого края окна.

Валерия принялась водить по стеклу указательным пальцем. И Витюлька почувствовал, что наступила та самая минута, когда нужно высказать все, в другой раз ему уже не случится стоять с ней вот так рядом. Но что и как следовало говорить, он не мог придумать. А палец Валерии все медленней вычерчивал узоры на стекле, ей отчего-то все чаще требовалось запрокидывать голову и поправлять спадающие на глаза пряди волос. Наконец она принялась старательно вытирать испачканный палец. «Вот и не надо, не говори ничего…» – казалось, выражало теперь ее молчание. И Витюлька сразу же почувствовал неловкость своего стояния рядом с ней, словно он принудил ее к этому уединению, к этой близости, к ожиданию того, что он собирается ей сказать.

Сколько прошло времени? Пять минут? Час? Он слышал, как свистит и шипит ветер, как бьются о стекла, точно просятся в дом, ветви плакучих берез, но едва сознавал происходящее. На мгновение им овладела дикая, отчаянная мысль – пока она здесь, пока еще можно что-то поправить, пока ему никто не мешает! – подойти и обнять, прижаться к ее теплому плечу, укрытому мягким свитером, и сказать что-то сокровенное, что-то такое, что заставит ее понять и почувствовать происходящее в нем!..

Но ничего этого он не мог.

– Ты, наверное… – Он повернулся к ней. – Наверное, ты подумала…

– Ничего я не подумала! – перебила она.

– Извини, мне показалось.

– Ну вот и выяснили. – Показывая, что она нисколько не сомневалась в его добрых намерениях, Валерия положила ему руку на плечо. – Поедем, да?

Витюлька сжал ее пальцы, словно намереваясь согреть их, счастливый уже тем, что она не делает попыток высвободиться.

– Ты решила?

Она не сразу поняла, о чем он спрашивает, хотя все время ждала этого вопроса.

– Не знаю, Витя… Может, потом, а?..

«Она хочет сказать, – догадался Витюлька, – что не чувствует себя свободной, что в ее положении всякая женщина принадлежит одному человеку – отцу будущего ребенка. Пусть он родится, заживет своей жизнью, тогда и ей позволительно будет думать о себе».

– Но ведь тебе… так лучше?..

Ей действительно так было лучше, но говорить об этом было совестно, и, чтобы не говорить ничего, она дала обнять себя.

Что это было? Жалость? Признательность за любовь?

«Только бы он понял, что сейчас нельзя ничего… Нельзя и нехорошо… Господи, только бы он понял!..» – думала она, зажмурив глаза и упираясь ладонями в его плечи.

«Да, да, ей трудно вообразить себя рядом со мной, – думал, в свою очередь, Витюлька, чувствуя ее настороженные, готовые оттолкнуть руки. – Что же я могу сделать?..»

– Поедем, да?

…Сторонясь холмов, поросших вековыми соснами, дорога изощрялась в кривых линиях. Машина то проваливалась в глубину оврагов – и тогда звук мотора прослушивался ясно и гулко, как из бочки, – то карабкалась на косогоры.

Валерия без конца вспоминала бакенщика, Марину, изображала, как двигался у нее на руках маленький, какие строил уморительные рожицы, как вертел головкой, и счастливо смеялась, хлопая в ладоши.

Он слушал, что-то отвечал, стараясь показать ей, что все, чем она восхищается, так же необыкновенно и ново для него, как и для нее. Но в этом оживлении Валерии он с каждой минутой все сильнее чувствовал неладное – словно она хотела помешать ему сказать о том, что было бы самым естественным сейчас, самым главным… И эта невозможность говорить о главном выдавала, что их отношения никак не переменились.

Встречных машин было немного, и потому появление впереди, милиционера с поднятым жезлом показалось особенно неожиданным. За его спиной можно было различить высокие борта грузовика, милицейский «газик» с зажжениями фарами, силуэты людей.

– Встаньте здесь, за МАЗом, – сказал милиционер, – Дорожное происшествие, переждите немного. Витюлька свернул на обочину и под светом фар, направленных теперь вдоль кювета, увидел перевернутую машину.

Валерия тихо вскрикнула.

Лежащая вверх колесами «Победа» чем-то напоминала огромную черепаху. Крыша кузова была сплющена, бока – в ссадинах и вмятинах, оконные отверстия обрамляла колючая бахрома осколков.

Витюлька погасил свет и вышел из машины. Приметив торчащую из кабины грузовика руку с огоньком папиросы, он сказал:

– Послушай, друг, что произошло?

Парень не спешил отвечать. На слабо различимом лице его застыло тупое свидетельское выражение. «Самое главное для него в этой истории: как бы не влипнуть в нее», – подумал Извольский.

Шофер заговорил в тоне стороннего наблюдателя, не поворачиваясь к собеседнику, словно боялся не удержать свою непричастность к ночному происшествию.

– Иди погляди, – с предостерегающим намеком сказал шофер. – «Победа» кувырнулась… Как и что, не знаю, выдумлять не буду.