Луи Буссенар - Под Южным крестом Страница 44

— Кривляки! — пробурчал Пьер, заключая этим энергичным, но прозаическим восклицанием длинную тираду своего друга. — Послушай однако: хоть эта сторона и очень хороша, и плодородна, и все такое, но неужели мы здесь так и останемся навсегда? Я, по крайней мере, не вижу возможности вернуться на Суматру. Время незаметно уходит; чего доброго, подойдет и 1900 год, а мы все еще будем сидеть у моря и ждать погоды.

— Потерпи, Пьер, потерпи. Только одну недельку… больше я не прошу; нужно дать время забыть о нашей ночной проделке. После этого мы вернемся, тихонько осмотрим город и, главное, рейд, а там… у меня есть план. Отличный, вот увидишь.

Между тем компания, несмотря на то, что шла не спеша, с прохладцей, добрела, наконец, до деревушки, расположенной на середине склона. Отсюда открывался восхитительный вид на море, которое было хорошо видно во все стороны, так что ни одно судно не могло укрыться от зорких глаз наших моряков.

На восьмой день утром какое-то судно на всех парусах входило в гавань. Флага, разумеется, нельзя было узнать, но безошибочный взгляд Пьера сразу понял, что это за корабль.

— Это она? — спросил Фрикэ.

— Да, голландская шхуна. Я узнаю ее из целого флота. Капитан, должно быть, продал свой груз и пришел сюда за припасами.

— Браво! — ответил парижанин. — Теперь мы простимся с нашими хозяевами и осторожно отравимся к берегу.

— А! Вот как! Это что-то новое.

— Ничего особенного. Только то, что завтра вечером мы едем в Суматру.

ГЛАВА XVI

Что могло показаться хвастовством со стороны Фрикэ. — Удачное переодевание. — Мнение кухарки об яичнице. — Корабль в море. — Заснувший вахтенный. — Корабль, взятый на абордаж двумя португальскими таможенными, которые не были ни португальцами, ни таможенными. — Крепкое пожатие. — Вечно смеющийся Фрикэ перестал смеяться, и дело выходит плохо. — Удар саблей. — Приезд в Суматру. — Небольшой конец в 25 градусов. — Вор у вора дубинку украл. — Ужасное известие.

Хотя Фрикэ, как чистокровный парижанин, не имел ни одного предка гасконца, но его смелое утверждение легко могло показаться невозможнейшим хвастовством. При всей своей вере в изобретательность парижанина Пьер де Галь просто опешил, услыхав слова: «мы завтра едем в Суматру».

Эта фраза так подействовала на почтенного моряка, что он несколько раз повторил ее себе на сон грядущий, стараясь понять, не было ли тут какого-нибудь иносказания. Но нет, смысл был ясен, слова могли значить только то, что значили:

«Завтра… мы едем… в Суматру».

— Завтра… Не через неделю, не через месяц, а именно завтра… И не в Китай, не в Америку, а в Суматру. Так сказал Фрикэ, а если он сказал, то, значит, так и будет. А ведь мы находимся в хижине у дикарей на тысячу метров выше уровня моря. За душой у нас двенадцать голландских франков, одежды — два таможенных мундира. Наконец, со здешними властями мы в ссоре и, как только сунемся в город, будем немедленно арестованы. Но… Фрикэ так сказал, а он на ветер слов не бросает. Может быть, он и сыграет какую-нибудь шутку с этими макаками. Что толку думать об этом… зачем? Утро вечера мудренее. Лучше спать.

Большинство моряков приучаются засыпать в любое время и при каких угодно обстоятельствах. Пьер закрыл глаза, перестал думать, — и вскоре звучный храп возвестил, что патентованный боцман переселился в область грез.

Засевшая в голову мысль отпечаталась, однако, в его сознании. Он всю ночь видел во сне воздухоплавательные снаряды, подводные лодки и ручных китов, на спине у которых он плавал по морю в специально устроенной беседке.

Его разбудил голос Фрикэ.

— Ну, ну! Вставай, — кричал тот изо всей мочи. — Да ну же, поворачивайся! Давно уже день, сам посмотри.

Дверь растворилась, и в их скромное убежище весело ворвался солнечный луч.

Кит, на котором гарцевал во сне Пьер, разом исчез. Моряк открыл глаза, безобразно выругался и подпрыгнул, как на пружине, сжав кулаки и приняв угрожающую позу.

— Гром и молния! Знать, здесь вся страна населена одними таможенными! Ну что ж! Ну, подходи! Ну!

Таможенный разразился смехом и сделал антраша, какому позавидовал бы любой артист балетной труппы. Тут только Пьер узнал Фрикэ, переодетого до неузнаваемости. На нем была полная форма португальского таможенного ведомства: темно-зеленый мундир, кепи с назатыльником, кожаный пояс и сабля; к довершению всего, он загримировался при помощи краски, добытой у гостеприимных дикарей, и так искусно, что выглядел настоящим чиновником.

— Ну, матрос, как ты считаешь? .. Хорошо я переоделся? Если даже ты обманулся, то разве не могу я безопасно идти в таком виде в город?

— Ничего не понимаю. Нет, я никогда не видал ничего подобного. О плут из плутов!

— Теперь твоя очередь. Надевай другой мундир — и в путь. Нельзя терять времени.

— Что выдумал! Хорошо я буду во всем этом! Ни дать, ни взять… музыкант из пожарной команды.

— Вовсе нет, ты будешь очень хорош с бородой, небритой три месяца. Ты будешь настоящий таможенный старого закала… шершавый, лохматый, не в обиду будет тебе сказано.

— Нечего делать, надо переодеваться.

— Иначе нельзя. От этого зависит наше спасение.

— А если мы встретимся… с другими таможенными, с настоящими?

— Не бойся. В населенных местах мы покажемся не раньше вечера. Кроме того, раз мы достигнем рейда, то будем в безопасности.

Разговаривая, Пьер неохотно натягивал на себя мундир. Когда все было готово, бравый матрос обрел поистине грозную наружность, так что Фрикэ почти не пришлось его подмалевывать.

— Что, если бы меня увидали в таком виде мои старые товарищи с «Молнии! » — бурчал Пьер. — Они приняли бы меня за попугая.

— Тем лучше. Значит, переодевание очень удачно. Так… хорошо. Остается проститься с хозяевами и на рейд. Нам достаточно оглядеть местность с птичьего полета. Ошибиться нельзя.

Оба друга и Виктор крепко пожали руки добрым тиморцам и медленно пошли из деревни. Провизии у них было на два дня, и состояла она из пшеничных лепешек, но этого было пока достаточно и не тяжело нести.

Решительный момент был недалек, и Фрикэ решил разъяснить своему другу опасность, на которую они шли.

— Пойми, — сказал он, — мы рискуем жизнью.

— Вот новость! — ответил Пьер. — Рисковать жизнью вошло у нас в привычку со времени отъезда из Макао.

— Я говорю это для очистки совести, чтобы ты на меня не пенял, если придется сложить буйные головы.

— Одна моя хорошая знакомая и отличная кухарка говорит, что, не разбив яиц, нельзя сделать яичницы, а она свое дело знает.

— Я с ней полностью согласен.

— Я тоже. Постараемся не играть роль яиц… вот и все. А что касается переделки, так это нам не впервой: мы в разных бывали и ничем нас не удивить.