Альманах «Подвиг» - Ночные окна. Похищение из сарая Страница 45

— Не забыл, — сказал я. И добавил: — А ведь это ты убил ее кошечку.

— Принцессу-то? — усмехнулся Левонидзе. — За что я тебя люблю, так это за твою проницательность и ум. Но в практических вопросах ты скорее профан, чем деятель. А я хочу удержать клинику на плаву.

— Поэтому мечтаешь отправить вслед за Принцессой и ее хозяйку? И сделать это поскорее, пока ее завещание в силе? А при чем тут несчастная кошка? Рассчитывал, что Ползункова от горя тут же окочурится?

Я не удержался и схватил Георгия за лацканы, даже встряхнул с силой.

— Думай что хочешь! — вырвавшись, отозвался он. И пошел прочь, насвистывая веселый мотивчик.

Не счесть людских грехов и пороков, связанных с душевными заболеваниями и муками. У меня имелась целая алфавитная картотека, куда заносились имена пациентов, подверженных злопамятству и гордыне, зависти и гневу, праздности и лени, унынию и болтовне, самолюбованию и мечтательности, лживости и ревности, обжорству и пьянству, воровству и жестокости, мстительности и ненависти, разврату и содомии, сквернословию и чародейству, сребролюбию и тяге к человекоубийству, жадности и насмешничеству, презрению и равнодушию, и многому-многому другому. Но в основе всего, как мне всегда казалось, лежит отсутствие в душе и сердце Бога. Эта пустота неизменно заполняется ядовитыми испарениями, в них кипит, булькает, хохочет, рыдает и рождается страшно уродливое существо — твое второе «Я», твой брат-близнец, который всегда будет находиться с тобой в вечной борьбе, пока не одолеет. Ни крепкий разум, ни стойкие нравственные принципы тебя не спасут. Они могут лишь оберегать до поры до времени, до того гибельного часа, когда зверь вырвется наружу. Поведет к вратам ада. И это непременно произойдет, потому что ты сам отвернулся от твоего Господа.

«А ты? — задал я сам себе этот сакраментальный вопрос, бродя вдоль пруда, уже почти полностью покрытого опавшей красно-желтой листвой. — Что сделал ты, чтобы обрести жизнь вечную?» Не горько ли тебе от содеянного (или не сотворенного!) за многие годы, не страшно ли держать ответ? Жизнь проходит, а в душе твоей все так же темно и сыро, как прежде. Не пришла ли пора бросить эту проклятую клинику с ее скопищем грехов и пороков и прямой дорогой отправляться в монастырь, в келью? Психиатрия уже не для меня — устал. Но кто же ропщет, неся свой крест? Один человек, по притче, обессилев, взмолился Господу: «Боже, освободи меня от моего креста, слишком тяжек!..» И путь привел его к месту, где лежали другие кресты. Человек долго выбирал, примерялся, а взял, в конце концов, тот, который и носил прежде. Потому что Спаситель дает тебе по твоим силам.

Мне вдруг вспомнились стихотворные строчки одного моего давнего пациента, когда я только-только открыл клинику. Они были именно о душевной горечи:

Не горько ли тебе,Когда лишь шелест листьевИ шелестенье словДоносится извне,И запах прелых трав,Как запоздалый выстрел,Пригнет твое лицоК исхоженной земле;Когда еще сильнейНесбыточность желанийИ тихий всплеск луныКолышется в реке,И негасимый светРассудок жжет и ранит,Не горько ли тебе?Не горько ли тебе?..

Этот человек, подверженный суицидным настроениям, обладатель огромного состояния и жены-красавицы, позже, как я узнал, застрелился в своем особняке на Рублевском шоссе. Вот так. У гроба карманов нет. И избавить его от душевных мук я не смог. Впрочем, как и самого себя. Ну и как тут не сказать: а не грош ли цена всей этой психиатрии в базарный день?

За спиной я услышал смех и воркование. Оглянулся. Это Мишель Зубавин, личный пилот моего тестя, флиртовал с Жанночкой. Он все же удалился от летательного аппарата дальше, чем на пятнадцать метров. Что ж, я уже давно понял: человека, в сущности, остановить невозможно. Пустое дело. Гибельное.

После завтрака (на котором присутствовали не все обитатели Загородного Дома) я проводил сеанс психотерапии в кинозале. Желающие принять в нем участие разместились в удобных креслах, обменивались веселыми репликами и шутками. Я же расхаживал по сцене перед белым полотном экрана и вновь был энергичен и сосредоточен. Работа превыше всего. Кроме того, мной было приготовлено несколько сюрпризов, для разыгрываемой «психодрамы».

— Дамы и господа! — начал я, когда в зале погас свет; луч одного из прожекторов был направлен только на меня. — Сейчас призываю вас быть очень внимательными. У Скотта Фицджеральда в одном из его романов есть такой эпизод. Кинопродюсер объясняет своему приятелю, полупьяному литератору, как надо писать сценарии. У того в это время происходит творческий и душевный кризис, он выдохся, ему все надоело, проблемы в семейной жизни и все такое прочее. Можете дополнить перечень существующих проблем сами, как вам будет угодно. Во фрагменте, который вы сейчас увидите, участвовали профессиональные актеры. Я же буду комментировать действие, чтобы дополнить зрительный ряд. Итак, Жан, прошу вас!

Мой ассистент включил кинопроектор. Я отошел в сторону, чтобы не загораживать экран. В кадре появилась большая комната, уставленная реквизитами, в кресле-качалке сидел мужчина, тупо глядящий в окно.

— Это наш литератор, — сказал я. — А теперь в помещение входит миловидная девушка, его стенографистка. Он вяло смотрит на нее, но она его не замечает. Чем-то сильно озабочена или взволнована. Девушка снимает перчатки, открывает сумочку… Вытряхивает из нее на стол две монеты, ключи и спичечный коробок. Потом смотрит на часы. Ключи и одну из монет она кладет обратно в сумочку, другую оставляет рядом с телефоном. Свои черные перчатки несет к камину и бросает внутрь. Присев на корточки, достает из коробка единственную — как вы видите — спичку. И вдруг неожиданно звонит телефон. Девушка берет трубку, слушает и…

Я умолк, поскольку молоденькая актриса с экрана сама произносит единственную в этом кинофрагменте фразу: «Я в жизни не имела черных перчаток». После этого она опустила трубку, вновь присела перед камином и зажгла спичку, боясь, что та погаснет.

— Спичка единственная, — напомнил я зрительному залу.

И тут девушка неожиданно оглядывается, чувствуя, что в комнате находится еще кто-то, следящий за каждым ее движением.

Камера остановилась на лице литератора. Крупным планом были взяты его удивленные глаза. Потом пленка оборвалась, Жан выключил кинопроектор.