Александр Дюма - Женитьбы папаши Олифуса Страница 45

По китайскому обычаю, невеста проходит по улицам в сопровождении музыкантов и певцов. Один голландский ученый, живший в Маниле, сказал мне, что это напоминает греческие процессии: только во время первой свадьбы невеста закрывает лицо покрывалом в знак своей невинности. Когда же она вступает во второй, третий и четвертый брак, то идет с открытым лицом.

Так что мою невесту вели с открытым лицом — к большому моему удовольствию, потому что вокруг себя я только и слышал: «Счастливый Олифус, ну и плут этот Олифус, ох, этот негодник Олифус!»

Все остальное очень напоминало брачную церемонию в Сиаме. Когда жених с невестой договорятся, родители молодого человека преподносят родителям девушки семь ящиков бетеля; неделю спустя жених является сам и приносит еще четырнадцать ящиков; после чего он остается в доме тестя на месяц, чтобы разглядеть невесту и привыкнуть к ней; затем, в тот день, когда должна состояться свадьба, собираются родные и самые близкие друзья и складывают в мешок: кто — браслеты, кто — кольца, кто — деньги; один их них проходит семь кругов с зажженной свечой в руках, а остальные громко поздравляют молодых, желая им долгой жизни и отменного здоровья.

После этого устраивается пиршество, за которым следует легкий ужин на двоих и, наконец, завершение свадьбы.

Мы с Ванли обошлись без полной церемонии. Она показала мне шкатулку, заключающую в себе ее состояние; я показал ей свои денежные документы, подтвержденные подписью филиппинского корреспондента моего китайского капитана и оплачиваемые по предъявлению; каждый из нас завещал сорок тысяч франков последнему оставшемуся в живых; все это стоило семи и даже четырнадцати ящиков бетеля.

Что касается родственников, у нас их не было — ни у одной, ни у другого. Так что церемонии с мешком и браслетами, с зажженной свечой, семь раз обнесенной вокруг, а также крики радости и пожелания долгих лет жизни в превосходном здравии мы тоже опустили.

Остались лишь парадный обед и маленький интимный ужин.

Обед был великолепен, Ванли руководила всем; блюда были самые изысканные: мыши в меду, акула, отваренная с мокрицами, черви с касторовым маслом, ласточкины гнезда с толчеными крабами, бамбуковый салат; все это орошалось каншу — китайской водкой, которую стоявшие у нас за спиной слуги без конца наливали нам из огромных серебряных кофейников; пили за китайского императора, за голландского короля, за Английскую компанию, за наш счастливый союз, и каждый раз мы брали чашку двумя руками и делали «чин-чин», то есть качали головой вправо и влево, словно болванчики, а потом каждый показывал донышко чашки, чтобы все могли убедиться, что она пуста.

Во время обеда мне показалось, что прекрасная Ванли смотрит на меня с беспокойством и тихо переговаривается с соседями по столу. Два или три раза она обращалась ко мне и спрашивала нежнейшим голосом:

«Как вы себя чувствуете, друг мой?»

«Превосходно, — отвечал я, — превосходно».

Но, несмотря на эти заверения, она качала головой и вздыхала так, что я сам начал беспокоиться о своем здоровье и, выйдя из-за стола, посмотрелся в зеркало.

Мой вид меня успокоил: я сиял здоровьем и радостью.

И все же присутствующим я казался не таким благополучным, потому что двое или трое, перед тем как уйти, подошли ко мне с вопросом:

«Вы больны?»

И, несмотря на отрицательный ответ, на прощанье пожимали мне руку с печалью на лице.

Мне даже послышалось произнесенное вполголоса слово «холера»; но на мой вопрос, не заболел ли кто-то из общих знакомых, мне ответили, что нет, и я решил, что ослышался.

В то же время я искал мою молодую красавицу-жену; она подошла с тревогой в глазах. Я хотел было спросить ее о причине беспокойства; но она только взглянула на меня, отвернулась, чтобы смахнуть слезу и прошептала:

«Бедняжка!»

Я распрощался с гостями, спеша от них избавиться; мы потерлись носами, как требует обычай. Последним уходил корреспондент китайского капитана. Я особенно пылко потерся о его нос своим, ведь это он, как вы помните, был посредником в моей женитьбе; но, когда я с лукавой улыбкой показал ему на прекрасную Ванли, медленно шедшую к двери спальни, сделав знак, что собираюсь последовать за ней, он сказал:

«Лучше бы вы послали за врачом».

И, подняв глаза к небу, вышел.

Я ничего не понимал.

Но мне совершенно не хотелось разгадывать, что все это значит. Закрыв дверь, я поспешил в спальню.

Восхитительная Ванли уже сидела у стола, на котором накрыт был изысканный ужин, украшенный цветами и фруктами; она переливала из одного графина в другой красную жидкость.

Мне не доводилось видеть ничего более привлекательного, чем эта красная жидкость, похожая на растворенный рубин.

«Дорогая моя, — сказал я, войдя в комнату, — не можете ли вы объяснить мне, отчего это я, которому нечего больше и желать, внушаю всем такую жалость? Меня спрашивают, как я себя чувствую, спрашивают, не лучше ли мне, советуют послать за врачом; право же, я напоминаю себе того персонажа французской комедии — я видел ее в Амстердаме, — которого решили убедить в том, что у него лихорадка; ему столько раз это твердили, что он, в конце концов, поверил, распрощался со всеми и улегся в постель».

«Ах! — прошептала Ванли. — Если бы у вас была всего лишь лихорадка, я вылечила бы вас хиной».

«Как? Если бы у меня была всего лишь лихорадка? Но, уверяю вас, у меня нет лихорадки».

«Милый Олифус, — сказала Ванли. — Теперь, когда мы остались одни, вам уже не надо принуждать себя, скажите мне откровенно, что вы испытываете».

«Что я испытываю? Я испытываю самое жгучее желание сказать вам, что я вас люблю, более того — вам это…»

«И ни малейшей судороги в желудке?»

«Ни малейшей».

«И никакого озноба?»

«Напротив».

«И никаких спазмов?»

«Да что же это? Дорогая моя, вы такие вопросы задаете, словно у меня холера».

«Ну, раз уж вы об этом заговорили…»

«Так что же?»

«Во время обеда все обратили внимание».

«На что?»

«Что вы меняетесь в лице, что вы много раз хватались за живот, а потом…»

«А, это я вам сейчас объясню: во-первых, мне стало не по себе, когда я посмотрел на ваших мышей в меду; потом, видите ли, ваш отвар из мокриц… У нас такого не делают. Наконец, ваше касторовое масло… Но это все уже прошло. Это же надо! Ничего себе — подумать, что я заболею холерой как раз в первую брачную ночь! Ну и ну!»

«Так вот, дорогой мой, всем так показалось, и я совершенно уверена, что из тридцати наших гостей двадцать девять убеждены, что к завтрашнему утру вас не будет в живых».

«Что я умру от холеры?»