Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин Страница 45

Колеблющийся огонь слабо освещает страницы, но Джелял читает уверенно и громко. По-видимому, многое он помнит наизусть.

Он вдохновенно декламирует. И божественные строфы разносятся далеко в ночной степи, заглушая пронзительный звон цикад и кузнечиков. Он читает долго и превосходно. Его декламация отгоняет сон…

Но, наконец, и сон приходит.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

— Не упускайте солнца! — гремит в предутренний час его голос в палатке. Он вытаскивает мальчишек из-под походных одеял и тянет их на возвышение:

— Смотрите! Любуйтесь! Какое небо! Смотрите! Смотрите! Небо — настоящее сюзане, расшитое по шелку нашими длинноносыми красавицами. А вот и перламутр индийских шкатулок!

Ребята поеживаются от утреннего холодка. Таращат заспанные глаза. И впрямь — зеленые, голубые, оранжевые полосы сливаются в ослепительный цветник восточного гобелена.

— Смотрите же! В ажурных облаках золотые снопы пшеницы, алые маки степи, серебряные зеркала Арабистана… Любуйтесь же!

XVI

Почему считает себя живым тот, жизнь кого сложилась против его желания.

Кейкаус

Бурные события, в которых деятельно участвовал Сахиб Джелял, постоянные скитания, удары неумолимой судьбы, несчастья — ничто не могло заставить его изменить барские привычки.

Его гурманство вошло в Бухаре в пословицу. Он в пище был требователен и капризен.

Умел и сам готовить. Его гастрономические таланты раскрылись особенно полно во время недавнего путешествия по Тенгихарамской степи.

— Пусть, ужасы разрушения и гибели вокруг тебя. Но твой желудок вопиет. И запах пищи заставляет тебя забыть обо всем и поглядывать на блюдо! — поучал он мальчишек, помогавших ему у походного очага.

Нож его уже звенел о котел. Вздымающийся пар щекотал обоняние. Морковь золотистой лапшой сияла на дощечке. Лук скворчал в курдючном сале на дне казана. Алеша и Миша поддерживали пламя в костре — кидали в жаркий огонь верблюжью колючку, хоть на глазах от дыма и выступили слезы.

Визирь Сахиб Джелял, отдавая с наслаждением дань своим вкусам, не забывал и главного.

При виде несправедливости

Сердце мое разрывалось

В рубище своего бытия.

И какая суровая, какая скептическая гримаса возникла у него на лице при виде вдруг выехавших из-за холмов всадников, гнавших толпу людей.

Он резко отбросил нож, вытер о тряпку руки и огромными шагами пошел по полыни к дороге. Лицо его покрылось матовой бледностью, в глазах загорелся черный огонь.

Люди и гнавшие их всадники приблизились.

— Сойди с коня, недостойный! — Не дожидаясь, пока есаул Недоносок ступил на землю, Джелял сшиб его с седла, выхватил из его рук тяжелую камчу и принялся избивать.

В воплях, столбах пыли, в визге сначала никто ничего не разобрал.

Оказывается, вспышку гнева у визиря Сахиба Джеляла вызвали бекские стражники, которые гнали по пыльной дороге толпу каратагских женщин и девушек. Гнали они их — выяснилось это позже — в город Гузар под предлогом спасения от голодной смерти, а на самом деле, чтобы попросту продать на базаре. Хоть после присоединения Туркестана к России рабство было отменено и в Бухарском ханстве, но работорговля спокойненько процветала. А есаул Недоносок, решив воспользоваться тем, что его хозяин попал в опалу и отправлен в колодках в Бухару, принялся по-своему хозяйничать в Гиссаре. Просчитался он лишь в одном. Он никак не мог представить себе, что попадется на Тенгихарамской дороге на глаза всемогущему визирю Сахибу Джелялу.

Под градом сыпавшихся ударов есаул Недоносок вопил от боли и страха:

— За что, господин? Я ничего не сделал, господин!

Верный слуга бека, его палач, он никак не мог понять, за что его бьют. Он не совершил ничего противозаконного. Женщин и девушек он захватил в плен, когда в крови потопил восстание несчастных каратагцев. Мятежников убили или казнили, а их жены и дочери превратились в «гаминат». А с военной добычей каждый властен распоряжаться по своей воле. И есаул не зевал. Хозяина не стало. Приказчик мог торговать на собственный страх и риск.

Он закрыл лицо руками и, вздрагивая при каждом ударе, жалобно вопил:

— Пощадите!

Уже спокойно Сахиб Джелял отдал распоряжение усатому белуджу — начальнику своего личного конвоя:

— Проводить женщин до Байсуна. Передайте мой приказ байсунскому хакиму отвезти их на родину, в Каратаг.

Доктор распорядился отправить пленниц обратно на санитарных бричках. Их обоз уже приближался в скрипе колес и облаках пыли.

— Мы лишь доведем до конца доброе дело. Несчастные не дойдут пешком, не перенесут лишений. Тут верст сто идти. У многих детишки…

Беженок накормили и отправили под охраной белуджей и казаков.

Есаула Недоноска держали связанным под арестом. Однако вскоре Сахибу Джелялу надоело заниматься им. Он приказал снять с него путы.

— А теперь беги!

Жестокое развлечение доставил он своим белуджам. Они погнали есаула по степи, хлеща его длинными плетьми до тех пор, пока все не скрылись в туманной дымке за пологим склоном холма.

Джелял, засучив рукава, готовил ужин.

XVII

Не упрекай, о учитель, Хафиза

За то, что он бежал из обители.

Разве свободную ногу привяжешь?

Раз ушел, так ушел.

Хафиз

Далекая дорога сближает. Совместное путешествие верхом, монотонное, скучное, делает людей разговорчивыми. Хочется поделиться мыслями.

— Поражающие контрасты! — говорил доктор. — Невероятное богатство красок, изобилие пастбищ, богарная пшеница до пояса, тучные стада и рядом эти прокаженные и живые мумии. Запаршивевшие псы, которые даже не лают, а хрипят. А вот в тех развалинах, очевидно, — падаль. Вон в стервятники кружатся.

Иван Петрович даже свернул было с пыльной дороги, в сторону приземистых мазанок.

— Уважаемый хаким, не сворачивайте с пути! — неторопливо проговорил визирь Сахиб Джелял. — Солнце уже низко. Во тьме ночи тенгихарамские угры-воры делаются нахальны. И не кажется ли вам, что вон в щелях того дувала горят чьи-то жадные глаза. А у нас кони, на нас чистые одежды. И нас, наконец, мало. А разбойников много.

— Значит, вы делаете вежливое предупреждение, — хмыкнул в усы доктор. — Не суйтесь, дескать, не в свое дело. Как бы их высочество эмир не обиделся.

— О нет, — ледяным тоном проговорил визирь. — Что вам или что нам до каких-то там оборванцев, зарящихся на имущество достойных людей? Но вас интересует природа вещей. Позвольте вспомнить слова Ибн ар-Руми:

Природа в украшательстве распутница, хоть она сама

застенчива и стыдлива. Она любит показывать свои

прелести, словно женщина, страстно желающая привлечь мужчину…