Александр Соколовский - Дом на улице Овражной Страница 47

Но Женька не ответил.

— Серега! — заорал он. — Это она была! Честное слово!.. Это про нее Леонид Александрович рассказывал!

— Ну да! — не поверил я. — Ту звали не Ольга, а Людмила.

— Постойте, постойте, искатели! — прервал нас Виктор Захарович. — Какой Леонид Александрович? Объясните толком.

Перебивая друг друга, мы принялись рассказывать о чудаке, собирающем древние монеты.

— Он вашу баррикаду из окна видел! И как вас ранило, видел!.. — Женька даже вскочил от возбуждения. — Ольга потом взяла вашу винтовку и стала стрелять!..

— Людмила! — опять напомнил я.

— Да, у нее несколько имен было — и Людмила, и Ольга, и Зинаида, — сказал Коростелев, — чтобы легче было от шпиков скрываться. — И, помолчав, он добавил: — Только я больше ее не встречал. В городе оставаться было опасно. Уехал я, как поправился, в Нижний, к деду, а оттуда — в Екатеринбург. Там и в партию вступил. Сюда вернулся лишь в сентябре 1918 года. Тогда-то и узнал, что пять дней держали наши дружинники оборону. Но силы иссякли. Помощь из Коромыслихи не подоспела. А солдат было много. Если бы нам всем сообща подняться, как в семнадцатом году, тогда, может быть, и не одолели бы нас солдаты.

Он встал и загадочно поглядел на меня и на Женьку.

— А сейчас я вас удивлю. Хотите узнать как?

Конечно, мы хотели. Впрочем, он и так уж нас удивил достаточно.

— Удивлю я вас тем, — продолжал Виктор Захарович, — что покажу вам нашу Ольгу.

— Где? — встрепенулся я и стал оглядываться.

— Ну, конечно, не живую, а на фотокарточке, — сказал Коростелев.

Он подошел к письменному столу, выдвинул ящик и достал из него небольшой продолговатый листок.

— Ну-ка, посмотрите. Я вчера в музее увидел эту фотографию и сразу же узнал Ольгу. Копию мне в фондах дали.

Мы все — и я, и Женька, и Светланка, и даже Виталий Ильич — разом склонились над листком. На нем была изображена группа людей в шинелях, в пальто, перепоясанных пулеметными лентами, в кожаных тужурках. В первом ряду стояла молодая женщина, тоже в тужурке, с кобурой на ремне. Хоть карточка была старая и нечеткая, все равно можно было разглядеть ее лицо, решительное, красивое, с темными, сдвинутыми к переносице бровями.

— Погоди-ка, погоди-ка! — проговорил вдруг Виталий Ильич, внимательно рассматривая фотографию. — Да ведь я ее знаю! Ольгу вашу знаю!.. Эта фотография осенью восемнадцатого года сделана. Тогда из нашего города на фронт уходили добровольцы. А женщина эта на вокзале от имени Реввоенсовета и комитета партии речь держала. Ну да! Она и есть!.. Я и фамилию ее слыхал. Только вспомнить сейчас не могу. То ли Рыбакова, то ли Каблукова…

Не отрываясь, глядели мы с Женькой на фотографию. Так вот она какая, Ольга! Командир боевой рабочей дружины! Комиссар Красной Армии!.. Вот она, героиня, которую мы так долго искали!..

— Можете эту карточку взять себе на память, — сказал Виктор Захарович. — Мне в музее еще одну дадут. Да и зайти туда до отъезда я все равно должен: помочь там кое в чем.

— Даже и не говори мне про отъезд! — заволновался Виталий Ильич. — Видали делового человека! В родной город приехал — не может лишнюю недельку погостить. Скажи, пожалуйста! Вчера только с поезда сошел и завтра опять на поезд.

Виктор Захарович засмеялся, узко сощурив веселые глаза.

— Да не кипятись ты, самовар. Сказал, не могу. А вот летом уж приеду на целый месяц. Обязательно. Ты не забудь лучше на вокзал прийти, проводить меня.

— Ну, уж это как-нибудь вспомню. Приду за полчаса до отхода. Поезд в пять уходит?

— В пять.

— Ну вот. У меня память редкая. Вагон номер девять…

— Что и говорить! Память как у Юлия Цезаря. Не девять, а семь.

— Не может быть! Скажи, пожалуйста! Ну и голова стала!.. Нет, видно, правда, пора мне на пенсию…

Они оба захохотали, ударяя друг друга ладонями по коленям.

— Да! — вспомнил вдруг Виктор Захарович, когда мы стали прощаться. — Все спросить у вас хотел. Вот Светлана говорила, вы Ольгу нашу учительницей называли. Откуда же вам известно, что она была учительница?

Женька в изумлении вытаращил глаза.

— В дневнике у Альберта Вержинского написано, — протянул он. — Ее учительницей красноармеец назвал, который с ней вместе в амбаре сидел. Ну-ка, Серега, прочитай.

Я точно, наизусть повторил то место из дневника Альберта Владимировича, где говорилось, как он подслушивал возле амбара. Виктор Захарович выслушал меня и подмигнул Купрейкину:

— Слыхал? Вон у кого память-то! — Но тотчас же задумчиво нахмурил брови. — Что-то напутал твой красноармеец. У нас, правда, вела она кружок. Но ребят в школе как будто никогда не учила. Мы бы знали. Да и не могла учить: от жандармов скрывалась. А учителя всегда на виду.

Когда мы вышли в коридор, Женька растерянно сказал:

— Что же это такое, Серега? Может, Вержинский совсем не про нее в дневнике писал? Может, он ее и не видал никогда?

— Как же не видал? А Овражная улица? И имена совпадают?!.

— Мало ли на свете Овражных улиц. Твой Вержинский сам говорил, что десяток городов объездил. И Ольга тоже на земле не одна…

Теряясь в догадках, спустились мы в вестибюль. Там, как и прежде, когда мы вбежали, было пусто. Только на одном стуле сидел какой-то человек. Он так увлекся, читая газету, что совсем ею закрылся. Швейцар, увидав нас, отчего-то вдруг сильно закашлялся. Человек на стуле выглянул из-за газетного листа, и я увидел, что это Перышкин из отделения милиции. Он тоже узнал нас с Женькой, отложил газету и подошел. Лицо его было сердито.

— Здравствуйте! — разинув от удивления рты, поздоровались мы.

— Здравствуйте-то здравствуйте, — ответил Перышкин. — А скажите, дорогие люди, зачем вам понадобилось к Никифору Витольдовичу ходить?

— Да мы не ходили, — принялся объяснять я. — Мы к большевику ходили, к Коростелеву. А швейцар не пускает… Ну, я и придумал, что к Никифору…

— Вот что, друг, — строго сказал Перышкин, и голос его чем-то стал похож на голос начальника милиции. — Такими вещами не шутят. Понял? А ну-ка, марш отсюда!

До чего же любопытны девчонки! Едва мы очутились на улице, как Светланка тотчас же пристала, чтобы мы рассказали ей, кто такой Никифор Витольдович и что это за человек поджидал нас в вестибюле.

— Не твое дело! — в сердцах огрызнулся я.

Женька осуждающе на меня посмотрел и сказал обидевшейся Светланке:

— Понимаешь, мы пока не можем тебе сказать. Это не наша тайна. А с тобой, Серега, — добавил он сурово, — разговор будет особый. Мы уже не первый раз из-за твоего дурацкого языка в неприятные истории попадаем. И на Овражной, когда ты со своими оврагами вылез, и у начальника милиции… Ладно, потом поговорим.