Луи Буссенар - Под Южным крестом Страница 47

— Ну, право же, это пушечный выстрел.

— Здесь-то? Помилуй!

— Да почему же нет?

— Скорее всего, салют.

— Кому здесь салютовать.

— Ну, значит, сигнал бедствия.

— А может быть, просто гром. Вот и туча; посмотри, какая черная.

— Не думаю, чтобы гром. Уже одно то…

Вдали опять глухо прогремел выстрел и далеко прокатился над рекой, окруженной широкой каймой лозняка.

— Правда, — сказал первый собеседник. — Близ устья стреляют. Звук пушечного выстрела для меня настолько знаком, что я никогда не ошибусь… А ты слышишь этот треск, Фрикэ?

— Это из митральезы, Пьер, да?

— Почище митральезы, мой мальчик. Это стреляют из новоизобретенной пушки-револьвера.

— Да, наша цивилизация отличается. Каких только успехов мы не делаем в деле самоистребления!

— Да это настоящая битва, — перебил третий человек, до сих пор молчавший.

— Которая задает мне немало работы, — прибавил четвертый баском с ясно различимым провансальским акцентом.

— А как вы думали, доктор? Ведь это не по воробьям стреляют. Впрочем, мы скоро все узнаем.

Это говорил человек, который, по-видимому, был главным в группе.

— Приготовьте оружие, друзья, — продолжал он. — А вы, ребята, — обратился он по-малайски к двум даякам, которые были гребцами на легкой малайской прао, — приналягте-ка на весла.

Легкая лодка, несмотря на то, что в ней сидело, вместе с гребцами, семь человек, быстро поплыла по черным волнам реки.

Пассажиров на лодке, как сказано выше, было семеро, из них четверо европейцев. Они были одеты в одинаковые грубые холщовые куртки со множеством карманов, обуты в крепкие башмаки со шнуровкой и в кожаные штиблеты, прикрывающие панталоны из такого же холста, как и куртка. У всех на голове были белые шапки из бузинной сердцевины, покрытые фланелью — превосходный головной убор, заимствованный у английских солдат индийской армии. Вооружены они очень внушительно: у каждого по короткому дальнобойному карабину, а в желтой кожаной кобуре у пояса — по револьверу крупного калибра.

Багаж каждого состоял из полотняной сумки вроде тех, что бывают у художников-пейзажистов; сумка обернута каучуковой клеенкой и может выдержать любой экваториальный ливень.

Вся экипировка доказывает, что наши путешественники — народ опытный и умеют готовиться к далеким экспедициям.

Один из них, как мы видели, доктор. Это человек очень маленького роста и худой, как щепка. Волосы у него короткие, жесткие, щетинообразные и с проседью; борода подстрижена. Доктору уже исполнилось пятьдесят лет, но он бодр и проворен, почти как юноша. Тело его крепко и закалено во всяких невзгодах, так что он шутя переносит и тропический зной, и болотные испарения, и смеется над холерами и желтой лихорадкой.

Прежде он служил во французском флоте и считался первоклассным хирургом, но три года тому назад вышел в отставку. Сначала он поселился у себя на родине, в Провансе, в маленьком домике с зелеными ставнями, рассчитывая зажить скромным сельским буржуа, наслаждаясь супом на оливковом масле и марсельскими ракушками, но эта идиллия длилась ровно два месяца. Доктор Ламперриер запер свой домик, заколотил зеленые ставни и отправился сажать капусту… куда бы вы думали? На Суматру, в обществе своего друга Андра.

Последний руководит экспедицией и составляет разительный контраст со своим другом. Тридцати двух лет, темноволосый, с серьезным выражением бледного лица, он настолько же сдержан, насколько доктор общителен. Его стройные руки и ноги обладают силой, которая, на первый взгляд, как-то даже не вяжется с их изяществом. Ловкость и замечательное умение владеть оружием делают его опасным в неординарных обстоятельствах, хотя он далеко не авантюрист. Это, напротив, джентльмен с головы до ног, чистокровный парижанин в одежде промышленника.

Приведенный выше разговор достаточно определил личность двух остальных, и нам незачем рисовать портреты Фрикэ — парижского гамэна и бретонца Пьера де Галя.

Пятый товарищ, до сих пор не раскрывший рта, совершенно черный негр. Ему восемнадцать лет, и европейское платье трещит по швам на его могучих плечах. На умном лице написаны доброта и ребяческая капризность. Этот юный черный колосс, великолепный представитель внутренне-африканской расы, относится к происходящему совершенно безучастно. Товарищи любят его, как братья, и больше ему ничего не нужно. Прао быстро летит, управляемая веслами даяков, европейцы вооружаются, пушка гудит, гул все ближе и ближе, а храбрый юноша невозмутимо развалился на дне пироги с беспечностью отдыхающего черного льва.

Голос Фрикэ заставил его привстать.

— Послушай, Князек, — говорит Фрикэ. — Неужели ты не слышишь этого шума? Подтянись-ка получше. Сейчас посыпется свинец. Приготовься.

Князек, который выше Фрикэ на целую голову, отвечал мягким, музыкальным голосом, свойственным многим неграм:

— Да, Фрикэ, да… Ты всегда торопишься… Но и я от тебя никогда не отставал.

— А карабин у тебя заряжен?

— Заряжен… Да я и без карабина: возьму топор и — ух! .. А не то прикладом…

— Без глупостей. Знаю я тебя: начнешь колотить как попало, сломаешь карабин и будешь без ружья всю поездку.

Князек улыбнулся и с наивной гордостью согнул руку у локтя, демонстрируя огромные мускулы, вздувшиеся под блестящей черной кожей.

— Я всегда могу найти дубину.

— Ну, это пора оставить. Дубина, юноша, для негров, а ты теперь парижанин.

— Я всегда делаю так, как ты хочешь. Не правда ли, мсье Андрэ?

— Не слушай его, Князек, — ласково сказал Андрэ. — Он это ради шутки тебе говорит.

— О! Ради шутки!

— Вовсе не ради шутки, — продолжал шутить Фрикэ. — Скольких трудов стоило мне спасти его от рабства, увезти в Париж, воспитывать, а он — дубину! Видно, как волка ни корми, он все в лес глядит…

— Тише! Будет вам! — остановил его Андрэ. — По местам, неприятель близко!

Четыре европейца пригнулись и приготовили свои карабины. Река внезапно повернула и стала шире в устье. Показался небольшой мысок, поросший густым лозняком, и глазам европейцев представилось странное и страшное зрелище.

В пятидесяти метрах от них, не больше как на один кабельтов от берега, неподвижно стоял окруженный облаком дыма небольшой корабль, по-видимому, севший на мель. Время от времени это колеблющееся облако прорезывалось длинной огненной лентой. Раздавался выстрел из пушки и картечь сыпалась на бесчисленные пироги, грозным кругом охватившие судно.

После каждого выстрела слышался яростный вой. Круг сжимался все теснее и теснее. Через несколько минут неминуемо должен был последовать абордаж, последствия которого были ясны.