Джеймс Купер - Том 7. Моникины Страница 47

Через неделю после отплытия я решился спросить капитана Пока, не следует ли произвести астрономические наблюдения и вообще как-нибудь определить, где находится корабль. Ной отнесся к этой мысли с величайшим пренебрежением. Он не видел смысла в том, чтобы без всякой необходимости изнашивать секстаны. Наш курс лежит на юг, это мы знаем, так как нам нужно идти к Южному полюсу, и все, что нам требуется, это — держать Америку на штирборте и Африку — на бакборте. Само собой разумеется, надо помнить и о пассатах, а также время от времени делать небольшую поправку на морские течения. Но они с кораблем скоро хорошо освоятся друг с другом, и все пойдет как по маслу.

Через несколько дней после этого разговора я на рассвете вышел на палубу и, к моему удивлению, услышал, как Ной, лежавший у себя на койке, крикнул через световой люк помощнику, чтобы тот точно сообщил ему, в каком направлении показалась земля. Никто до этого времени не видел никакой земли. Но тут все начали всматриваться вправо и влево, и что же? К востоку от нас в самом деле смутно виднелся остров! О его положении по компасу тотчас же доложили капитану, который, по-видимому, был этим вполне удовлетворен. Напомнив еще раз вахтенному, чтобы он поточнее держал Африку на бакборте, Ной повернулся на другой бок и уснул.

Позже я узнал от помощников, что мы удачно поймали пассаты и подвигаемся вперед превосходно, хотя оба моряка, как и я, не понимали, откуда капитан мог знать, где находится судно, если после ухода из Англии он прикасался к секстану, только чтобы обтереть его шелковым платком. Приблизительно через две недели после того, как мы миновали острова Зеленого мыса, Ной появился на палубе в большой ярости и начал распекать помощника и рулевого за то, что они отклоняются от курса. На это первый смело ответил, что единственное приказание, которое он имел, было «держать на юг, учитывая магнитное склонение», и что они точно держат этот курс. Тут Ной дал Бобу, проходившему мимо, увесистый пинок и заревел, что компас такой же дурак, как помощник, что судно на два румба отклонилось от курса, что юг тут, а не там, что он не чувствует в ветре ничего северного и мы идем галфинд, а не фордевинд, что прямо по носу у нас Рио-де-Жанейро, а не Высокопрыгия и что если мы хотим добраться до этой страны, нам нужно идти как по натянутому булиню.

Помощник, к моему удивлению, сразу же согласился и привел корабль под ветер. Позже он шепотом рассказал мне, что второй помощник точил гарпуны и нечаянно оставил их слишком близко к нактоузу, так что стрелки компаса повернулись на целых двадцать градусов, а потому и рулевой и он сам ошиблись. Должен сказать, что это маленькое происшествие весьма подбодрило меня и внушило мне полную уверенность в том, что мы благополучно достигнем по крайней мере границы льдов, отделяющих область, населенную людьми, от области моникинов. Эта вновь обретенная уверенность позволила мне возобновить общение с иностранцами, временно прерванное непривычностью и неприятными сторонами морской жизни.

Леди Балабола и ее спутница, как это обычно для женщин в море, редко покидали «гинекей», однако по мере нашего приближения к экватору философ и молодой пэр стали проводить большую часть времени на палубе или на мостике. Пользуясь теплыми ночами, мы с доктором Резоно подолгу беседовали на темы, связанные с моими будущими путешествиями, а едва дожди и грозы штилевых широт остались позади, капитан Пок, Роберт и я принялись изучать язык Высокопрыгии. По совету Ноя, юнге решено было давать уроки, чтобы мы могли взять его с собой на берег, поскольку я, чтобы лучше скрыть цель нашего плавания, отправился в путь без слуги. К счастью для нас, моникинская изобретательность чрезвычайно облегчила наши занятия. Их язык, устный и письменный, был построен по десятичной системе, так что стоило овладеть основами, а дальше никаких трудностей не возникало. Так, в отличие от большинства человеческих языков, в которых исключение по сути дела является правилом, у моникинов малейшие отступления от законов грамматики запрещались под страхом позорного столба. Это постановление, по мнению капитана, само по себе было лучшим из правил и избавляло от многих хлопот. Ибо, как он знал по личному опыту, человек может быть отличным знатоком языка в Станингтоне, а в Нью-Йорке над ним будут смеяться. Большим достоинством моникинского языка была также его лаконичность, но, как это часто бывает со слишком хорошими вещами, она легко могла обернуться и серьезным недостатком. Так, по любезному разъяснению лорда Балаболо, «вы-вечь-ит-ми-кум» означало: «Сударыня, я люблю вас от собственной макушки до кончика хвоста, а так как я никого больше столь горячо не люблю, я был бы счастливейшим моникином на земле, если бы вы согласились стать моей женой, дабы мы могли служить для всех образцом семейной добродетели отныне и вовеки».

Короче говоря, это была общепринятая и наиболее торжественная формула предложения руки и сердца. По законам страны она связывала обязательством того, кто произнес эти слова, если только другая сторона не отклоняла его предложения столь же формально. К несчастью, существует выражение «вы-сечь-ит-ми-кум», означающее: «Сударыня, я люблю вас от собственной макушки до кончика хвоста, и, не люби я другую более горячо, я был бы счастливейшим моникином на земле, если бы вы согласились стать моей женой, дабы мы могли служить для всех образцом семейной добродетели отныне и вовеки». Хотя это тонкое различие почти не воспринималось глазом и ухом, оно было причиной множества сердечных мук и разочарований среди молодежи Высокопрыгии. На этой почве возник ряд серьезных судебных процессов, и две крупные политические партии были порождены ошибкой знатного молодого моникина, который шепелявил и неосторожно произнес роковое выражение. Впрочем, теперь, по истечении каких-то ста лет, с этой враждой удалось благополучно покончить. Тем не менее нам, трем холостякам, будет полезно помнить об этой тонкости. Капитан Пок ответил, что считает себя в полной безопасности, так как привык употреблять слово «сечь», но тем не менее, едва корабль бросит якорь, надо будет пойти к какому-нибудь консулу и сделать официальное заявление о том, что мы не знаем всех этих тонкостей, чтобы юристы, эти змеи подколодные, не подловили нас. А к тому же он вовсе не холостяк, и миссис Пок разбушевалась бы как ураган, если бы он случайно малость забылся. Вопрос был отложен для дальнейшего обсуждения.

Примерно тогда же я получил от доктора Резоно интересные сведения о прошлой истории всех членов компании, которую он возглавлял. Выяснилось, что философ, хотя и богатый знаниями — и обладатель одного из самых развитых хвостов во всем моникинском мире, — не мог похвастать более вульгарными атрибутами моникинского богатства. Поэтому, щедро одаряя соотечественников из сокровищницы своей философии через посредство Академии Высокопрыгии, он все же вынужден был искать себе питомца, чтобы, отдавая ему излишки своих знаний, получать средства для удовлетворения малых требований животного начала, еще сохранившихся в его привычках. Лорд Балаболо, после смерти родителей оставшийся наследником одного из знатнейших и богатейших, а равно и древнейших домов Высокопрыгии, с самого нежного возраста был вверен его попечениям, так же как миледи Балабола — попечениям миссис Рыси. Эти двое юных и превосходно воспитанных созданий рано заметили друг друга в моникинском обществе, взаимно оценив необычайное изящество манер, общую привлекательность, приветливость характера, гармонию мыслей и здравость принципов. Все благоприятствовало нежному пламени, возгоревшемуся в девственной груди Балаболы и встреченному пылкой и почтительной страстью, полыхавшей в сердце юного «пурпурного № 8». Едва эта зародившаяся симпатия стала заметной, друзья обеих сторон, желая оградить это столь желательное обоюдное влечение от всяких превратностей, обратились к генеральному брачному контролеру Высокопрыгии. В обязанности этого сановника, назначаемого королем, входит одобрение тех помолвок, продолжительность и прочность которых делают их почти равносильными браку. Доктор Резоно показал мне бумагу, выданную по этому случаю Брачным департаментом. Философу удалось сохранить ее во всех своих скитаниях за подкладкой испанской шляпы, которую савояры заставляли его носить. Он, как зеницу ока, берег этот документ, без которого и помыслить не мог вернуться в Высокопрыгию. Ведь тогда бы ему больше не разрешили путешествовать пешком в обществе двух благородных молодых моникинов разного пола. Я перевел этот документ настолько дословно, насколько позволяет бедность нашего языка: