Анри Кулонж - Шесть серых гусей Страница 48

— Может, там уже нечего спасать… — задумчиво произнес Ларри.

— Это было бы чертовски неприятно! — воскликнул Пол. — Ларри, мне и в самом деле необходимо, чтобы аббатство было набито сокровищами, в противном случае ребята из Второго корпуса способны раздолбать его в пыль, только чтобы освободить себе путь. Напрасно я напоминаю им, что, по сведениям из Ватикана, в монастыре нет немецких солдат. В штабе мне не верят и утверждают, что аббатство является частью «линии Густава» и, следовательно, будет обстреляно и разрушено, как и прочие укрепления. Если же я им докажу, что там спрятаны картины Рафаэля и Тициана, они, может быть, трижды подумают, прежде чем…

— В любом случае мы не можем сами проникнуть туда и узнать, что там происходит на самом деле, — заметил Ларри.

— Вот для чего нам нужен твой Амброджио! Он наверняка знает кого-то, кто имеет возможность неизвестным нам способом переходить через линию фронта как хочет и когда хочет и кто смог бы дать нам знать, что находится там, наверху… Согласись, что это бесценно!

Ларри кивнул:

— Да, кто-то такой у него есть, и именно поэтому я решил заинтересовать его. Во время нашей встречи в траттории я понял, что нельзя купить его преданность за несколько пачек сигарет или пару яиц, и поручил ему найти покупателя для моего автомобиля. Я сказал: прямо в порту, потому что за его пределами машину тотчас же украдут!

Пол одобрительно посмотрел на друга:

— Послушай, мне кажется, это хорошее предложение с твоей стороны, но чем тогда объяснить твой помятый вид?

— Все было бы хорошо, если бы он пришел в назначенное место, — сказал Ларри.

Пол помрачнел:

— Он что, не пришел?

— Нет.

— Ты долго его ждал?

— Долго. Я изучил всю церковь вдоль и поперек и успел как следует рассмотреть фотографию при свечах!

Пол вскочил.

— Боже, о Боже! Я надеюсь, ты не проявил легкомыслия, доверившись этому Сальваро. Этот тип пытался продать тебе свою дочь! Дорого же нам обойдется эта фотография, если он удрал с машиной или деньгами… Что тебе сказали в порту?

— Я там еще не был, — ответил Ларри.

— Как, уже десять часов утра, а ты не знаешь, там ли машина? Продана она или нет? На твоем месте я бы на рассвете был уже в адмиралтействе, чтобы узнать, что происходит…

— У меня утром были важные дела. Я запросил в архиве книги записей актов гражданского состояния за тысяча восемьсот девятнадцатый и тысяча девятьсот двадцатый годы. Надеялся, что, пока я их смотрю, Сальваро оставит мне письмо в почтовом ящике. Раз этого не произошло, пойду в порт посмотреть, как там дела.

Пол недоверчиво посмотрел на Ларри:

— Почему за тысяча восемьсот девятнадцатый? Впрочем, я начинаю догадываться… Та загадочная история с младенцем занимает тебя больше всего на свете, так ведь?

— Это последний раз, когда я мог посмотреть эти документы, и оказался прав, потому что пришел к убеждению: матерью маленькой Елены была Элиза, гувернантка.

— Поверь, меня тревожит твое состояние: непонятно, в каком веке ты живешь! — воскликнул Пол с насмешкой. — Подумать только, я простудился, пока мы стояли и непонятно чего ждали у этой чертовой развалюхи… И все кончилось тем, что меня обругал офицер-техасец и я оказался ночью на улице с набитым соломой страусом в руках! Послушай, Ларри, мне кажется, ты думаешь не о своей и не о моей службе, а о чем-то другом. А тебе стоило бы прежде всего думать о нашей договоренности и о том, как мы можем помочь друг другу…

— Так я именно это и делаю; скажешь, нет? И доказательство тому то, что я хотел передать тебе фотографию прежде, чем идти в порт и заняться собственными делами!

— Ларри, согласись, ты теряешь много времени, занимаясь этим домом, населенным призраками людей, имена которых ничего не говорят никому, кроме тебя. Всем наплевать на то, кем была мать младенца, родившегося и умершего в Неаполе сто лет назад…

— Сто двадцать пять, — уточнил Ларри. — Но почему ты на меня так набросился?

— Я не набросился на тебя, — возразил Пол.

— Нет, набросился, — возмущенно сказал Ларри. — И позволь тебе напомнить, что мои личные исследования, касающиеся Шелли, не мешают моей службе в разведке и что работа от этого только выигрывает, что я делаю ее лучше всех, лучше, чем некоторые, во всяком случае.

— Это ты нападаешь на меня! — воскликнул Пол.

— Я рискую, я получаю результаты, — продолжал Ларри. — Я не боюсь ходить в город, знаю его вдоль и поперек, его катакомбы, его недра, его грязные переулки, куда ты никогда не заходишь или заходишь, зажимая нос! Но, в отличие от тебя, я люблю этот город, даже его вонь, страдания и драмы, и не забудь, — добавил он, понижая голос, — что именно мой интерес к дому Шелли помог нам найти осведомителя, которого ты только что так расхваливал.

Разговор шел на повышенных тонах. Встревоженный сержант приоткрыл дверь и просунул голову в кабинет. Пол дал ему знак убраться и, внезапно потеряв терпение, повернулся к Ларри.

— Послушай, старина, — сердито закричал он, — раз ты так пристаешь ко мне, я скажу тебе кое-что, что тебе не понравится, но у меня уже голова болит от твоего Шелли.

— Ты говоришь о нем как о ком-то, кто тебе внушает отвращение!

— Так и есть. Мне кажется, ты очарован, заколдован, что ты болезненно зациклился на нем, что ты страдаешь неким подобием раздвоения личности, что заставляет тебя скакать из века в век! Да, я сыт по горло твоим непоследовательным поэтом, которым ты потчуешь меня вот уже целую неделю! Ты все время твердишь о нем, об окружавших его психопатках, ненавидевших, терзавших и ревновавших друг друга, непонятно как рожавших, постоянно беременных и скрывавших это друг от друга! Все очень просто: с тех пор как мы встретились, я не знаю, в каком веке живу — в девятнадцатом или двадцатом! Мне надоели лихорадочные перемещения этого псевдовизионера, его нервические и перевозбужденные полуженщины-полудевочки, новорожденные, обреченные на жизнь со случайными людьми и преждевременную смерть. Мне противны те крайности, которые он позволял себе в этих мрачных домах, его непотребная челядь и похотливые гувернантки. Мне глубоко наплевать на то, кто зачал этого несчастного младенца, хоть Мэри, хоть Клер, хоть Элиза, последняя кандидатка на эту роль! Разве можно интересоваться чем-то таким далеким и бесполезным в то время, когда вот-вот начнется решающее сражение, где тысячи солдат погибнут в горах, которые загораживают нам дорогу на Рим, в тех самых местах, где твой поэт раскатывал в экипаже, предлагая нюхательные соли своим нимфоманкам! Не говори мне больше об этом ипохондрическом денди! Я никогда больше не прочту ни строчки Шелли. К тому же, признаюсь тебе, мне больше нравится Байрон. Или Ките. Или даже Вордсворт.