Густав Эмар - Ранчо у моста Лиан Страница 49

Обоза ожидали; но надо отдать справедливость, испанцы плохо охраняли свой лагерь; по небрежности ли, или же потому, что они полагали, что им нечего опасаться нападения мексиканцев, или по каким либо иным соображениям, но только весь лагерь поголовно спал крепким сном. Часовые сторожевых пикетов едва слышно окликнули и были захвачены в плен без боя, тоже самое случилось и на аванпостах, которые также, будучи захвачены врасплох, сдались без выстрела.

В этот момент из цитадели города плавно взвилась ракета и в ответ ей взвились другие две ракеты с разных сторон. Тогда раскрылись одни из городских ворот и из них кинулись в траншеи войска, отважные защитники города, и открыли по неприятелю страшный огонь.

Дон Лоп приказал навести свои орудия и дал залп картечью.

Одновременно с этим мексиканцы открыли пальбу и ружейный огонь с двух других сторон; отовсюду стали раздаваться торжествующие крики.

— Победа! Они в нашей власти! Мексика! Мексика! Нет пощады!

Оставив триста человек команды для охраны орудий дон Лоп влетел бешеным аллюром во главе своей партиды в центр неприятельского лагеря.

Испуганные такою внезапной неожиданностью испанцы повскакали второпях от сна, схватились за оружье и пытались сплотиться. Всюду завязались отдельные схватки, испанцы бились, как черти; бой кипел на всем протяжении лагеря, дрались повсюду. Мексиканцы, чтобы усилить смятение и беспорядок в неприятельском лагере, подбрасывали там и сям на палатки на крыши саклей и шалашей зажженные смоляные факелы, и менее чем в полчаса весь лагерь был объят пламенем.

Вскоре сражение превратилось в настоящую бойню; мексиканцы никому не давали пощады, они резали и убивали бегущих, обезумевших от страха испанцев. Крики и стоны раненых и умирающих заглушали собою шум сражения. Испанские орудия, направленные на город были повернуты мексиканцами и направлены на лагерь; теперь они палили во всю по несчастным испанцам, бежавшим под этим градом пуль, ядер и картечи.

Однако полковник Итурбид, проснувшийся одним из первых, успел собрать около себя от семи до восьми сотен человек и пытался восстановить порядок сражения.

Все это были старые, бывалые солдаты, отважные в бою и прекрасно дисциплинированные, готовые пасть до последнего скорее, чем сдаться. Они проявили положительно чудеса храбрости и несколько раз им удавалось даже останавливать и оттеснять нападающих, но было уже слишком поздно, чтобы спасти лагерь; сражение было проиграно.

Весь этот героизм не мог привести ни к чему иному, как только продлить еще на некоторое время отчаянную битву без всякой пользы и дать перебить до последнего этих героев.

Полковник Итурбид понял это и скомандовал отступление. Испанцы стали отступать медленно, отбиваясь со всех сторон от неприятеля и размыкая ряды, чтобы укрывать в них бегущих товарищей, кидавшихся туда, как безумные.

Так они отступали под неприятельским огнем гордые, надменные и неустрашимые. Проложить себе путь испанцам было не особенно трудно, так как мексиканцы только обстреливали их, но не преследовали серьезно: им не было причины опасаться вторичного возвращения испанцев под стены Анко-Сенорес, так как у тех не было ни пушек, ни оружия, ни зарядов, ни провианта, все было отбито у них неприятелем, в том числе пять знамен.

Оставив на месте пятьсот человек раненых, которых они не имели возможности убрать, мексиканцы забрали в плен восемьсот человек солдат, не считая разносчиков торговцев и маркитантов, не участвовавших в сражении. Кроме того они захватили еще до 400 копий. Таким образом была снята осада с маленького городка Анко-Сенорес, стратегическое положение которого играло чрезвычайно важную роль для обеих воюющих сторон.

Теперь история об освобождении от осады этого маленького городка перешла в область легенды, не столько вследствие необычайной смелости плана, сколько благодаря тому, что это событие связано с именем полковника Итурбида, ставшим впоследствии столь громким и столь трагически известным в истории мексиканской революции.

Когда испанцы окончательно покинули окрестности города Анко-Сенорес, а преследовавшие их отряды вернулись в город и объявили, что неприятель ушел в горы Сьерры де ла Каденса, направляясь к маленькому городку Мапими, дон Рафаэль ввел обоз в город, затем, соединив свою партиду с партидой брата, ускоренным маршем направился в главную квартиру мексиканских войск, поручив отряду дона Торрибио эскортировать пленных, раненых и фургоны с оружием и снарядами, неприятельские знамена и орудия. Дон Хуан Педрозо, крепко связанный, и под конвоем двух конных солдат, запертый на ключ в одном из фургонов также следовал в обозе. Дон Лоп из предосторожности захватил ключ от фургона с собою, опасаясь, чтобы движимый любопытством дон Торрибио не вздумал открыть крышки фургона и, увидав своего тестя, не был удивлен такого рода странным с ним обращением. Такой случайности следовало избежать, во что бы то ни стало.

Главнокомандующий принял обоих братьев чрезвычайно благосклонно и горячо поздравлял их с успехом их трудного предприятия и быстроты, с которой их рискованный план был приведен в исполнение.

Действительно, сражение продолжалось не более часа, так что к восходу солнца все уже было кончено.

На следующий день прибыл в главную квартиру посланный от конгресса, чтобы вручить трем командирам отрядов назначенные им от конгресса награды.

Дон Рафаэль был произведен в генералы, дон Лоп — в полковники, а дон Торрибио Карвахаль — в батальонные командиры.

Это было весьма справедливо, в особенности по отношению к дону Лопу, на долю которого выпала столь тягостная и рискованная роль, и который теперь, присоединясь к либеральной армии, доставлял ей отряд в шестьсот человек лихих, удалых кавалеристов, также горячо преданных делу освобождения, как и сам он.

Вся армия одобряла и относилась сочувственно к отличию, коим был удостоен этот молодой человек.

Спустя несколько дней после бегства своей дочери, увезенной доном Торрибио Карвахаль, как мы о том рассказывали в одной из предыдущих глав, дон Хуан Педрозо сам покинул свое ранчо, оставив в нем одну свою жену, и не сказав ей ни слова ни о причинах, побуждавших его к столь внезапному удалению, ни о том, когда он намерен вернуться.

Прошло более года со дня его внезапного ухода, который донна Мартина положительно не знала чему приписать. Это кроткое доброе существо всегда безропотно сносила зверское обращение с нею мужа, и не могла придумать, чем она могла провиниться перед ним на столько, чтобы он в течение всего этого времени не дал ей ни какой вести о себе; она даже не знала, жив он или умер.