Николай Автократов - Тайна профессора Макшеева Страница 5

И вдруг его осенила мысль: это может быть Малое Андроново! Ну конечно! Вовсе нет никакого «вовостока». Лишний слог «во» следует отнести к предыдущему слову! Макшеев не писал лишних букв и слов. Он ошибся в номере столбца!

— Ах мы ослы! Ах чурбаны! — закричал Ваня.

— Что это ты ругаешься? — спросил Ткеша.

— Мы ошиблись. Никогда Макшеев ничего не зарывал в Маланьине! Это Малое Андроново, другое село, расположенное к северу от Маланьина! — кричал Ваня. — Нас сбила карта. «Андроново» написано крупными буквами, а слово «малое» сокращено до одной буквы «м». Я, видимо, ошибся тогда… спутал. Никакого «вовостока» нет, и это не Маланьино, а Малое Андроново… Надо было взять первый столбец, а мы взяли второй. Мы должны немедленно ехать в Малое Андроново.

Оба друга в ту же ночь сели в поезд и к утру уже были на станции Свинская. От станции они пешком пошли к селу. Малое Андроново живописно раскинулось на берегу реки. В конце села в рощице виднелась деревянная церковка. Увидев ее, наши друзья облегченно вздохнули.

Церковь была очень старая, покосившаяся; крыша во многих местах продырявлена, дверь и окна забиты досками. Отметив от нужного угла двадцать два метра, друзья радостно переглянулись. Конец веревки пришелся над тремя сложенными в ряд кирпичами.

Сняв кирпичи, Ткеша лихорадочно принялся работать лопатой. Не успел он прокопать и полметра, как лопата ударилась о что‑то твердое.

— Постой, постой! Осторожнее! — закричал Ваня и стал разгребать землю руками.

Через минуту он извлек из ямы обыкновенную крестьянскую кринку, плотно замазанную глиной. Осторожно разбив ее, Ваня дрожащими от волнения руками, вытащил тетрадь в черном клеенчатом переплете.

Оба стояли в каком‑то оцепенении: казалось невероятным, что тайна Макшеева была у них в руках.

Потом, оглядевшись, Ваня схватил тетрадь, завернул ее в полотенце и сунул к себе на грудь, под рубашку.

Молодым людям стало страшно. А вдруг за ними наблюдают? Внимательно оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, они быстро зашагали к станции.

ТЕТРАДЬ ПРОФЕССОРА

Появление Вани и Ткеши на квартире у Званцева, рассказ о поездке и сама тетрадь явились полной неожиданностью для Званцева. Немедленно явился по вызову Другов, и все с огромным нетерпением сели за круглый стол. Профессор раскрыл тетрадь и начал читать.

— «Макшеев И. В. Тетрадь двенадцатая… Несколько мыслей о природе космических лучей (апрель 1933 года)»…

Профессор перевернул несколько страниц.

— Посмотрим, что идет дальше… «Упрощенный вывод формулы Гамильтона (июль 1933 года)».

Он перелистал еще несколько страниц. Его лицо оживилось.

— «Сверхультрафиолетовые лучи особо интенсивной химической активности (август 1933 года).

Еще в 1912 году, изучая ультрафиолетовые лучи колпачка ауэровской горелки, я установил в них присутствие особого рода лучей, гораздо более активных и обладающих гораздо более высокой способностью проникания. Правда, интенсивность этого излучения была ничтожна.

Ауэровский колпачок, как известно, состоит из тканей, пропитанных смесью азотнокислых солей тория и церия, причем первого девяносто девять процентов, а второго только один процент. В пламени газа ткани сгорают, а соли сохраняют форму колпачка. Я доказал тогда, что новые лучи идут исключительно от цериевых солей.

Недавно я вновь занялся этой проблемой. Мне удалось установить, что в момент вспышки паров церия, что бывает при температуре 1800 градусов Цельсия, происходит внезапное излучение сверхультрафиолетовых лучей, продолжающееся, по–видимому, лишь ничтожные доли секунды. Интенсивность излучения зависит от количества церия.

Лучи эти весьма легко проникают через воздух, дерево, бумагу и даже через металлы. Только особо тяжелые металлы — свинец, золото, ртуть — задерживают большую часть лучей. Химическая активность их поистине изумительна. Йодистый азот — вещество весьма легко разлагающееся — взрывается от самого ничтожного излучения. Мне удалось взорвать такими лучами ружейный пистон с гремучей ртутью на расстоянии десяти метров от установки. Вспышку я производил так: помещал крупинку металлического церия в платиновую капсюлю и нагревал ее в пламени гремучего газа. Через некоторое время пары церия разрывали капсюль, воспламенялись и испускали излучение сверхультрафиолетовых лучей. Обычные лучи задерживались при этом экраном из черной бумаги».

Другов взволнованно остановился и осмотрел слушателей.

— Дальше написано другими чернилами, — сказал он. — Продолжаю!

«15 августа 1933 года. Я тревожно провел эти дни. Открытие лучей не дает мне покоя. Ясно, что их можно применять во время войны для взрывов на расстоянии. Это страшное военное изобретение. Имею ли я право продолжать свои опыты над ним? Могу ли я, мирный человек, боящийся ужасов войны, дать такое оружие?..

Нет, мне надо прекратить свои опыты…»

— Дальше запись идет карандашом, — вновь прервал чтение Другов.

— «Пишу взволнованный отвратительным событием. Вчера ко мне в кабинет зашел какой‑то маленький белобрысый человек и отрекомендовался научным сотрудником Ленинградского радиевого института Хромченко. Он начал с лести и сказал, что в институте меня знают и очень ценят. Он выказал хорошее знакомство с моими трудами. Я промолчал. Он стал говорить, что мне трудно и неудобно работать в моей маленькой лаборатории с ограниченными возможностями.

— Такому ученому, как вы, надо иметь собственный институт и неограниченные средства, — сказал он.

Я ответил, что обеспечен всем необходимым и не понимаю, к чему этот разговор. Тогда он неожиданно сказал:

— А знаете, мы могли бы вас устроить лучше. Мы могли бы предоставить вам возможность работать за границей и дать вам сто, даже сто пятьдесят тысяч долларов для ваших работ по передаче химических импульсов на расстояние, — подчеркнул он последние слова.

Я был ошеломлен. Откуда в Радиевом институте могли узнать тайну моего открытия?! И что это — действительно проявление внимания или шантаж, гнусное предложение изменить своей родине?

Хромченко откланялся и сказал, что скоро зайдет.

Обеспокоенный предложением, я решил на следующий день позвонить в Ленинград, директору Радиевого института.

Да, научный сотрудник по фамилии Хромченко у них числится, но он никуда из Ленинграда не уезжал и кроме того… он — брюнет».

Другов остановился.

— На этом рукопись кончается, — больше ничего нет.

В комнате воцарилась глубокая тишина. За круглым столом, перед раскрытой тетрадью, взволнованные, сидели четверо наших друзей.