Юлия Пасынкова - Танцы на осколках (СИ) Страница 50

- За нечаянно бьют отчаянно, - вдруг вставил слово Брест, недобро поглядывая в сторону Милки, - Угомонись.

Та ничего не ответила, только молча собирала руками паутину и стряхивала грязь, изрядно напылив. Почистив себе гнездо до более или менее приличного вида, Милка улеглась на кушетку, жалобно скрипнув древним деревом, и демонстративно отвернулась от нас. Хм, этот образчик прежней мебели должен был развалиться от одного прикосновения, а он даже выдержал вес молодой кобылки. Что, навьи меня задерите, происходит в этом городе? Почему все в нем почти целое, словно люди покинули это место только несколько десятилетий назад?

Брест, доев кусок сыра, отряхнул руки и поднялся:

- На улице еще не стемнело, и у меня сна ни в одном глазу. Пойду, погляжу, что тут есть вообще.

Я пожала плечами и продолжила жевать, вытащив флягу с водой.

Милка по-прежнему лежала на диванчике, отвернувшись и обиженно пыхтела. Наемник не спеша ходил по комнате, иногда стряхивая пыль с вещей, и постоянно спрашивал, для чего использовалась та или иная штука. Я, мельком взглянув, объясняла ее работу, а сама, вытащив реликтовую карту, начала изучать ее по новой, благо света было достаточно.

- А это что? - в очередной раз спросил мужчина. Он приблизил свой нос вплотную к странной круглой штуке, напоминающей раковину. У Бреста защекотало в носу, и он от всей души чихнул, раздувая веером брызги пыли.

Я оглянулась: в углу стоял покрытый паутиной древний патефон.

- Будь здоров, - ответила наемнику.

Я заинтересованно поднялась и подошла к аппарату. На маленьком деревянном ящичке лежала небольшая пластинка. Взяв ее аккуратно двумя пальцами, я сдула слой пыли.

- Эдит Пиаф, - еле прочла я на истлевшем бумажном круге.

- И что этим едитпафом делали? – полюбопытничал мужчина.

Я улыбнулась:

- Это пластинка, на ней записан звук, музыка, которую можно было поставить вот сюда, - я повернулась к раритетному патефону и водрузила черный кругляш на место, - И послушать.

- А ты слушала так? – тут же спросил Брест.

- Нет, - я помотала головой, - Даже для моего времени этот механизм был устаревшим.

Я потрогала латунную резную ручку и повернула ее: пластика прокрутилась на месте.

- Погодите-погодите, - мое сердце бешено забилось в надежде, что, может быть, этот старичок еще сможет работать. Желудок свело, будто проглотила глыбу льда, а руки задрожали в волнении.

Я, как могла, почистила патефон, аккуратно стряхнув всю грязь, Брест рядом молча наблюдал за моими действиями. Освободив механизм от слоя пыли, я поправила пластинку. Затаив дыхание, словно боясь вспугнуть удачу, поставила тонкую иглу на маленькую, едва заметную борозду. Накрутив ручку граммофона, я услышала знакомое хрипение из моего далекого прошлого. Милка подскочила и уставилась на нас:

- Что это? Что это такое?

- Это едитпаф, - со знанием дела ответил Брест и продолжил внимательно прислушиваться к шуму и треску.

Я перестала дышать, молясь про себя, чтобы услышать хоть что-то кроме хрипов. Видимо, в этот момент боги были в хорошем расположении духа, потому как сквозь треск и шипение по комнате полилась такая забытая и такая знакомая мелодия, а картавый и дребезжащий голос затянул на всю комнату:

- No-o-o, Rien de rie-е-еn ... No-o-o, Je ne regrette rie-е-еn…

Милка попятилась и плюхнулась обратно на кушетку:

- Какую вы тут нечисть разбудили!

Я не обратила на нее никакого внимания. На меня лились звуки прошлого, звуки моего прошлого. А вместе с музыкой обрушились воспоминания, запахи, картинки моей жизни встали перед глазами. По моим щекам побежали слезы, а пальцы нежно гладили местами треснувшую лакировку корпуса. Я поднялась на дрожащих ногах, не контролируя себя, и забыв про остальных, принялась  мурлыкать себе под нос знакомую песню, покачиваясь в такт нарастающей мелодии. Сбоку за мной молча наблюдал Брест, озадачено всматриваясь в мое лицо. Поддавшись порыву, я схватила его за руки  и увлекла в танец под хрипящий надрывный голос французской шансонье. Наемник, оторопев на миг, не зная, что и делать, неуклюже топтался на месте. Под нашими ногами захрустели осколки от упавшей и разбитой люстры.

Казалось, музыка звучала только из большого медного рупора, но я-то знала, что она звучит прямиком из старого мира, давая знать о себе, напоминая о том, что тогда здесь тоже была жизнь. Тогда жили люди со своими мыслями, иногда с болью, верой в будущее и с любовью к близким. Они пели, воевали, умирали и снова возрождались.  Я не знала, кто был тот чудаковатый человек, который сохранил у себя раритетный механизм и пластинку с выцветшим бумажным кругом, но он подарил мне мгновение, которое буквально впрыснуло дозу жизни в мои увядшие от времени вены души.

Мелодия оборвалась на высокой ноте, а я стояла и дрожала, пытаясь уберечь этот миг, запомнить его во всех красках, запахах и звуках. Поймать это ощущение, чтобы возвращаться к нему бесконечно длинными ночами.

Когда из патефона опять раздался треск и хрипы, я очнулась. Меня обнимали большие и сильные руки наемника, а я, прижавшись, обнимала его. Это было так естественно, и так правильно... Он прислонился губами к моему лбу, его горячее дыхание обжигало кожу.

Рядом сильно хлопнула дверь, обдав нас клубами пыли. Я обернулась, Милки не было в комнате.

- Извини, - я потупила взгляд, не хотелось смотреть наемнику в глаза, - Я просто… Эта музыка…

- Не надо, - прохрипел он, шумно втянув воздух и, отстранившись, вышел из комнаты в поисках служанки.

Я провела рукой по щеке, мокрой от нахлынувших слез, достала платок и шумно высморкалась. Из коридора доносился разговор на повышенных тонах. Милкин голос срывался на плач, а наемник, и так не отличавшийся большим терпением, сколько-то пытался ее успокоить, но, наконец, просто взорвался грубой бранью:

- Я сказал тебе угомонись, дура! Да с какого…

Дальше я не стала слушать, а по новой накрутила ручку патефона. Коверкая забытый язык, я тихонько подпевала хриплому голосу. Как любой взрослый, случайно нашедший старую любимую игрушку, я погрузилась в ностальгию и ласково баюкала всплывающие воспоминания. Подойдя в мечтах к окну, я задумчиво выглянула наружу.

В нарастающей темноте зашевелились какие-то тени. Сгорбленные фигуры перебегали из одного мрачного угла в другой, стараясь обходить последние на сегодня пятна света. Я присмотрелась. Одна тень остановилась и принюхалась, втягивая воздух приплюснутыми ноздрями. Это был вурдалак. Длинные вытянутые руки, доходящие до колен. Серая, местами даже сизая, сморщенная кожа, висела складками. Лицо, давно изуродованное, только отдаленно напоминало человечье. Нежить повела большими оттопыренными ушами – вурдалаки, как животные, снова научились управлять ушными раковинами. Услышав неподалеку непонятные звуки, упырь оскалился. Сухие губы обнажили желтые на концах и черные у корней непропорционально большие зубы, а лапы, увенчанные длинными когтями, инстинктивно сжались.