Владимир Дружинин - Знак синей розы Страница 50

Пассажиры тоже будут обедать. Надо присутствовать, понятно, как бы невзначай, не вызывая тревоги. Люди голодные и сытые едят по-разному.

Лазутчик вряд ли голоден.

Известен под именем Карл… И больше ничего, ни одной детали, черты, по которой его можно было бы узнать. Почему так лаконична шифровка?

Шифровка не содержала примет Карла по той простой причине, что чекисты, начавшие розыск, ими не располагали.

Сообщать всем контролерам, на все рубежи о странном эпизоде в квартире на проспекте Маклина не имело никакого смысла. Это ничуть не помогло бы. пограничникам. Сама Анна Степановна Лихачева, единственная обитательница квартиры, не видела Карла. Могло статься, ей почудилось…

До войны квартира была многолюдная и на редкость дружная, несмотря на то что жили в ней люди очень и очень разные. Анна Степановна преподавала математику, приносила по вечерам тетрадки, проверяла упражнения по алгебре, заданные седьмому классу. Нередко до нее доносилось лирическое сопрано эстрадной певицы из комнаты напротив. В другой комнате, в глубине коридора, играла гаммы восьмилетняя Таечка, будущая пианистка. А по утрам ближайший сосед Анны Степановны, молодой слесарь, физкультурник, гулко прыгал, делал стойки на стульях, гремел гантелями.

Коридор был длинный, извилистый, и инженер Таланов из дальней комнаты, большой шутник, выезжал встречать гостей в переднюю на велосипеде.

Да, соседи часто мешали Анне Степановне проверять задачки по тригонометрии. Но насколько лучше был тот веселый шум, чем гнетущая, мертвая тишина, наставшая в квартире теперь! Прерывалась тишина только воем сирен, залпами зениток, а иной раз свистом падающей бомбы. Вслед за свистом раздавался глухой, словно захлебнувшийся в земле удар. От него вздрагивали стекла, заклеенные крест-накрест полосками бумаги, звенела пустая кастрюля на железной печурке, ерзал по обоям велосипед Таланова, висящий в передней под потолком.

Таланов уехал за Урал, куда переправилась и его научная лаборатория. Незадолго до войны он женился, но не взял с собой Веру, угловатую, неприветливую, такую несложную по характеру в сравнении с весельчаком инженером. Вероятно, они повздорили. Вера живет где-то на Васильевском острове с матерью, но изредка появляется здесь, убирает комнату.

Эстрадная певица перед войной уехала отдыхать в Сочи и не вернулась. Ни слуху ни духу от нее. Умолк и Таечкин рояль. Семья эвакуировалась на Большую землю. Силач слесарь, живший за перегородкой, ушел в самом начале войны в ополчение и в первом же бою погиб.

Анна Степановна осталась одна. Ей предлагали уехать, она отказалась наотрез. Нет, с Ленинградом она не расстанется. Сорок три года из своих шестидесяти провела она в этом городе. Нет, поздно ей устраиваться в другом месте.

В ее решении сказывалась не только привычка, не только любовь к Ленинграду, но и протест против этой чудовищной войны, навязанной Гитлером. Жаль, нет сил, чтобы идти на фронт или на завод, помогать нашим воинам. Все равно никуда она не уедет. И напрасно Анне Степановне доказывали, что упорство ее неразумно, что осажденному городу будет легче без стариков и детей.

— Я никаких льгот не хочу, добавочной карточки не прошу. А Гитлер меня не испугает.

После жестоких налетов фашистской авиации, следовавших один за другим, пока длились лунные ночи, наступило затишье. Последние дни Анна Степановна почти не вставала, не топила железную печку. Мысли Анны Степановны путались. Витя, ученик, заходил и приладил печку, только вот дрова все вышли. Сгорели в печке и книги, только на самой верхней полке стеллажа стоят тома энциклопедии. Тяжелые тома, да и высоко они, достать можно, если влезть на табуретку. Надо попросить соседа… Тут Анна Степановна спохватилась, — убит ведь сосед, и снять энциклопедию, стало быть, некому.

Зашла бы хоть Вера… Она вчера была, двигала мебель. Или то было позавчера?

Анна Степановна очнулась оттого, что ей в лицо брызнул свет. Откуда он взялся, она понять не могла. Кто-то зажег фонарь или откинул портьеру, плотно закрывавшую окно. Или, может быть, дали ток. Вдруг опять вспыхнет электричество, а затем по радио скажут, что фашистов разбили, прогнали от Ленинграда?..

Рука запуталась в одеялах, и Анна Степановна не сразу высвободила ее. Нащупала выключатель. Нет, сухой щелчок не высек света.

Она опять забылась и впоследствии не могла сказать, сколько времени провела в вязкой дремоте, среди смутных, разорванных видений. Разбудил ее ноющий звук. Сперва ей послышался сигнал воздушной тревоги, и она сказала, себе, что не двинется с постели. В убежище она сидела только один раз и с тех пор зареклась. Это ужасно — прятаться в подвале и ждать.

Однако сигнал не повторился. В коридоре раздались шаги. Значит, тревоги нет, это скрипела парадная дверь. Пришли какие-то двое — мужчина и женщина. Анна Степановна напрягла слух. Ей показалось, что она узнала голос Веры. Мужчина говорил тихо. Незнакомый как будто… Анна Степановна хотела постучать в стенку, попросить Веру достать энциклопедию, но постеснялась. Сейчас, пожалуй, не стоит, она занята с гостем.

Мужчина опустил на пол что-то увесистое, мягкое, по-видимому мешок.

— Никого нет, — сказала женщина громче, и Анна Степановна поняла, что это вовсе не Вера.

Голос незнакомый…

Шаги стали удаляться, потом мужчина, стуча сапогами, вернулся.

Возможно, за мешком.

Дремота покинула Анну Степановну, потому что она рассердилась: «Как это никого нет в квартире! Я уже не в счет? Рано хороните меня! Кто же хозяйничает у нас?»

Они в дальней комнате, оттуда ничего не слышно. Женщина бегает на кухне. Запахов еды не чувствовалось, следовательно, угощаются всухомятку, наспех. Надо пойти посмотреть… Анна Степановна попыталась встать, но не смогла. Она снова заснула…

Пока она с ела, те двое и ели и выпили. Да, наверное, выпили, так как, перед тем как уйти, в коридоре говорили довольно громко, без опаски. Впрочем, нет, не совсем так, женщина в коридоре понизила голос, и гость ее встревожился.

— Это правда? — спросил он. — Тут никого нет?

Спросил строго, даже как будто с угрозой. И женщина отозвалась беспечно, чтобы успокоить:

— Не выдумывай. Нервы, да?

Мужчина тяжело топтался, одеваясь. Кажется, было слышно, как он дышит.

— Не озябнешь, — сказала женщина.

— Нет.

— Сразу видно…

Мужчина усмехнулся:

— Ничего не видно. Псковский полушубок.

— Вот именно псковский… Вот именно. Ох, скоро ли все кончится?

— Для вас — да. Очень быстро, я предполагаю… А для меня не так быстро.