Анри Кулонж - Шесть серых гусей Страница 52

— А с каким спортсменом ваша мать запечатлена здесь? — спросил он, показывая на другую фотографию.

Он тотчас же устыдился своего издевательского тона, но она, казалось, ничего не заметила.

— Это она с Нобиле. Их сфотографировали в тридцать шестом, перед его отъездом в Россию. Это тогда отец выкупил у него весь этот хлам, чтобы создать музей. Видите красную палатку?

— По правде сказать, она скорее серая… — усмехнулся Ларри.

— Под слоем пыли она красная! Это знаменитая палатка, в которой выжившие в катастрофе «Италии» в двадцать восьмом году долгие недели ждали помощи. Целая эпопея, которая сильно повлияла на отца.

— Он мне рассказывал… Кажется, он был ярым националистом?

— О-ля-ля! — воскликнула она. — Когда началась война в Эфиопии, он даже собирался вернуться в армию. Посмотри, это он в тот день, когда толпа праздновала взятие Аддис-Абебы армией Бадольо.

Ларри кивнул. Его больше интересовала другая, хотя и не такая четкая фотография. За спиной очень модной пары, которую составляли синьора Сальваро и полярный исследователь, виднелось нечто, его заинтриговавшее. Он присмотрелся.

— Вот что мне показалось странным! — воскликнул он. — Они стоят перед теми же воротами, что на вчерашней фотографии. Воротами, перед которыми стоял грузовик с картинами.

Он повернулся к Домитилле.

— Занятно все же, что эта фотография сделана в том же самом месте семь лет назад! А вы мне говорили, что не знаете, где это, и мне пришлось догадываться самому!

Она ничуть не смутилась и смотрела на него чистым невинным взором.

— Так где это, скажи, если знаешь?

— В аббатстве Монтекассино. И не притворяйтесь, что удивлены.

Она пожала плечами:

— Представь себе, я никогда там не была, но отец иногда ездил туда, еще до войны. Он еще по коллежу был знаком с одним из монахов-бенедиктинцев.

«Может быть, этим, — подумал Ларри, — и объясняется знакомство Амброджио с информатором, вхожим в монастырь».

Он повернулся к Домитилле:

— Вы знаете, как зовут монаха?

Она покачала головой.

— Постарайтесь вспомнить, это важно…

— Если я и знала, то забыла, — ответила она равнодушно — Помню только, что он умер в самом начале войны и что отец сожалел, что не смог поехать на его похороны, потому что к тому времени уже продал машину.

— Он тоже… — вздохнул Ларри. — А раньше он часто бывал в Монтекассино?

— Он не поднимался туда с самой смерти матери в тридцать девятом.

— Кстати, об этом… Ваши родители ладили между собой?

— Я никогда не видела, чтобы они целовались, если это то, что вас интересует.

— На фотографии ваша мать и Нобиле выглядят…

Она усмехнулась:

— Не придумывай… Фотографировал скорее всего отец. Он предоставлял ей не больше свободы, чем мне! Заметь, ему стало гораздо труднее жить одному с дочерью на руках, чем это было бы, если бы мама не умерла.

— Вы так и не простили ему этой аварии…

— Я постоянно напоминала ему, как мне не хватает мамы, — ответила она глухим голосом. — Может быть, отцу было со мной трудно. Но у меня были причины, поверь!

— Послушайте, то, что я узнал вчера, меня потрясло. Это настолько отвратительно, что я предпочитаю не думать об этом. Успокаиваю себя тем, что там, где он сейчас, ему и место.

Домитилла, казалось, почувствовала неловкость.

— Наверное, я немного преувеличила, — призналась она тихо. — Всему виной наши отношения после гибели мамы, особенно последние годы, когда он опускался все ниже и ниже. Он запер меня, хотел сохранить только для себя одного, силой победить отторжение, которое чувствовал во мне. Но от этого до…

— Но вы это сказали!..

— Я же говорила, что со мной было трудно, — прошептала она. — Все было бы по-другому, если бы с нами была мама. Но он осквернял меня своим грязным взглядом.

— Только взглядом?

Она задумалась:

— Не только. Может, для того, чтобы отомстить за мое к нему отношение, или для того, чтобы заставить смириться с его постоянным присутствием, он пользовался любой возможностью дотронуться до меня, потискать. Он входил в мою комнату именно тогда, когда я вставала с постели, поскольку знал, что в хорошую погоду я сплю голой.

— И только?

— И только… Или я не заметила! — прибавила она, и Ларри не понял, прозвучал в ее ответе сарказм или ирония.

— Мне стало легче от сознания того, что он не опустился до… То слово, которое вы употребили… Мне это показалось… таким отвратительным…

— Это слово пришло мне на ум, когда я увидела, как его тело медленно погружается в море.

— Замолчите.

Наступила тишина. Ларри слегка затошнило. Он поднял с пола пожелтевший номер газеты «Рома» за 12 сентября. «Германские войска приняли на себя всю полноту власти в городе Неаполе», — гласил заголовок пламенного воззвания полковника Шолля. Ларри решил было рассказать Домитилле о порнографических фильмах, которые ее отец поставлял гауляйтеру, но передумал.

— По крайней мере теперь ясно, что он был здесь двенадцатого сентября… — сказал он. — Тогда в городе было уже жарко, верно?

Глаза Домитиллы блеснули.

— О да! Не забывайте — мы освободились сами, не дожидаясь вас, лейтенант, — ответила она, смеясь.

— Он мог тогда же искупить свою вину…

— Ты что! Он думал, что немцы наведут порядок… и целый месяц не выходил из дома. Он был слишком большим трусом для того, чтобы…

— Но не тогда, когда пришел сюда!

— Потому что бои шли уже на площади Ванвителли, и он боялся, что это барахло используют для строительства баррикад. Особенно он опасался за каноэ. — Она показала в глубь гаража. — Выжившие в катастрофе «Италии» использовали его для рыбалки. Отец купил каноэ в тридцать шестом и боялся, что партизаны употребят его для баррикады на виа Чимароза. Он поднялся сюда, чтобы его охранять. Я все помню, потому что воспользовалась его отсутствием, чтобы сбежать.

— Я знаю, что вы маленькая беглянка, — произнес Ларри в порыве нежности.

— Была еще одна баррикада, на виа деи Милле, я была там. Я даже целовалась с партизанами, — добавила она возбужденно. — Какой день! У меня до сих пор мурашки бегут по коже. Пойдем посмотрим на знаменитое каноэ, я его вычистила ради тебя.

Они прошли в глубь гаража. В противоположность другим предметам, покрытым пылью и плесенью, отполированное суденышко блестело так, словно только что плавало по фьорду с серебряной водой. Он заметил, что Домитилла тщательно выложила внутренность меховыми одеялами.

— Это первая вещь, которую он сюда перевез, и я любила лежать здесь, когда была маленькой. Я прижимала к себе плюшевого пингвина, которого подарил мне Нобиле, и мне казалось, что о борт бьются волны, словно я плыла среди ледяного крошева.