Счастливчик - Войцех Жукровский Страница 52

Солдаты носились по лестницам, таскали узлы и чемоданы, помогали грузить их на машины, бегали вверх и вниз, из рук в руки передавая друг другу людей, их вещи, надежды и заботы.

Некоторые дома уже были пусты. В закрытых окнах тревожно отражалось зарево пожара. Кое-где пролетали голуби, не подозревающие о происходящем. Этот дом и следующие были похожи на человеческий живот, вскрытый ударом скальпеля. Через мгновение хирург зашьет рану, но сейчас он в последний раз внимательно посмотрит внутрь. Люди неуверенно выходили из домов, полные злых предчувствий и в то же время с облегчением: ведь если что-нибудь случится, они будут далеко отсюда, в безопасном месте.

Солдаты были похожи на зеленых муравьев, которые откуда-то издалека тащат строительный материал или пищу. Ветер приносил прохладу; в неподвижной духоте мундиры стали не зелеными, а черными от пота. У шоферов ноги уже на педалях газа, моторы работают ровно. Еще осталось только подсадить двоих детей и закрыть задний борт грузовика.

Машины уехали. Теперь офицер мог спокойно вздохнуть. Солдаты закуривали половинки потушенных раньше сигарет, затягивались дымом и думали о том, что наконец-то они закончили с этим домом, а потом шли к следующему.

— Пан офицер! — кричала сверху женщина. — Может, вы с меня начнете?

— Ишь какая! — ворчал, стоя на пороге дома, инвалид, у которого не было кисти на левой руке. — Пан поручик, я представитель жилищного самоуправления!

— Очень приятно. — Поручик небрежно отдал честь я хотел было пройти мимо.

— Минутку! — крикнул тот. — Ни для кого никаких исключений!

— Все по очереди, — засмеялся офицер. — Начнем с первого этажа. Невзирая на должности и заслуги. Ясно?

— Только так. Вот это понятно. — Инвалид кивал головой.

— Ну так здравия желаю!

— Здравия желаю! — Коснувшись козырька гражданской кепки, он отдал честь рукой, на которой не хватало двух пальцев.

Дома — ульи, гудевшие от жужжания пчел, которые хотят защититься от пчеловода. Открываются двери, квартира за квартирой, этот шум переходит из них на лестницы, потом на улицу, соединяется с гулом работающих моторов и исчезает вдали вместе с автомобилями. И снова все сначала, лишь бы только скорее; солдаты разгружали дом за домом вдоль улицы, как железнодорожный состав, остановившийся на товарной станции. Чем дольше это продолжалось, тем меньше им были слышны людские голоса, они, казалось, умолкали, тонули, заглушаемые ударами пульса в висках, и руки работали медленнее, слабели. Нужно снова вернуться к тому месту, где солдаты оставили пояса и куртки, где они могли поднять с земли новый запас сил и оставить усталость.

— Ребята, времени уже нет!

— Скажите, почему мы так долго ждем?

— Как же так? Всех вывезли, а мы здесь должны оставаться?

— Разве вы не видите, что у них уже нет сил?

А было так: дом за домом, квартира за квартирой пустели в ожидании того, что еще должно произойти. Люди эвакуировались на военных машинах. Они оставляли здесь свои вещи и свои мысли, уезжая с небольшим узелком надежды.

Машины уходили. А у солдат не было времени, чтобы хоть немного отдохнуть. И они с нетерпением ждали, когда их сменят, и еще чего-то такого, что хотя бы на минуту прервало их непосильный труд. Но они делали все, что от них требовалось, уверенные в одном: пока есть время, надо закончить свою работу, иначе потом с тревогой будешь думать о том, что ты не успел сделать, и это как камень ляжет на твою совесть.

Сверху это выглядело так, словно зеленоватые жуки ползли по серым дорожкам, ведущим в глубь лабиринта. Казалось, что они не знают, куда идут, но отсюда, из-под облаков, было видно все, что их ожидает, их будущее: поворот вправо, извилистый подъем, потом площади — одна и другая и широкий проспект с двусторонним движением. Толпы людей вдоль эвакуируемых улиц. Машины, идущие в северную часть города и возвращающиеся за новым грузом. Группы вокруг больших зданий — перед входами в школы, к которым подъезжали военные грузовики.

Вертолет с грохотом удалялся от фабрики. Здесь город приобретал нормальный вид; чем дальше от берега реки, тем больше людей и машин, берег этот как бы разделял огонь и безопасную зону. «Как же так, — думал генерал, — выходит, здесь борьба за жизнь, а там жизнь без борьбы?» Он забыл, что как раз это и является естественным.

Он дал знак пилоту, чтобы тот летел в сторону шоссе, которое, словно ножка буквы «у», соединяло два движущихся потока, идущих из двух далеких городов. Оттуда и должны были прийти машины, которых так ждали.

Они летели вдоль покрытой асфальтом извилистой ленты ниже, чем раньше.

Отсюда были хорошо видны идущие по шоссе автомобили, даже пост милиции на окраине города, направляющий движение в объезд района с горящим нефтехранилищем. Некоторые линии дорог были совершенно пусты, некоторые запружены машинами — туда съезжались все легковые и грузовые автомобили, которым надо было пересечь город, чтобы ехать дальше или оставить там людей и товары.

Генерал смотрел на идущие автомобили. Среди них не было тех специальных машин, которые он ждал. Не было их ни на двадцатом, ни на пятидесятом километре. Он молчал. Только после того, как пилот в третий раз взглянул на пассажира, словно спрашивая, долго ли еще, только тогда генерал решил возвращаться.

Сейчас они летели вдоль реки, снова приближаясь к фабрике, которая теперь была хорошо видна. И хотя фабрика была маленькой частицей этого района и граничила с жилыми домами, парками и скверами, создавалось такое впечатление, будто она вырвана из окружающей ее местности. Ее выделяло даже не то, что она неестественно светилась на фоне пустой вокруг нее территории, пустых дорог и, вероятно, пустых уже домов, и не то, что вокруг огня на большой площади у реки копошилось множество людей и работали — казалось, медленно — машины. От всего остального отделил ее он сам, потому что видел не фабрику, а поле битвы, где шла борьба не на жизнь, а на смерть, для него там были не просто люди, а люди сражающиеся. Генерал хорошо знал, каким сильным может быть страх и как слаб человек, если он одинок. Но он знал также, что значат объединенные усилия человека и машины, когда из мелких дел и надежды рождается неприступная для смерти стена. И он видел