Александр Мартынов - В заповедной глуши Страница 53

— Тот, кто сложил эту песню, сам не знает, что он гений, — сказал тихо Михал Святославич, опуская гитару. — Может быть, он гениальней Пушкина, Лермонтова… Потому что это всё такая правда…

— Кто такой Харон? — с угрюмой требовательностью спросил Витька.

— Харон в греческой мифологии перевозчик умерших через реку подземного царства до врат Аида. Ему для уплаты за перевоз покойнику клали в рот монету, — пояснил Валька тоже хмуро. — Но в данном случае это просто образ, конечно… Дядя Михал, а вы много воевали?

— Много, — ответил лесник. — Мне сорок шесть… С восемьдесят второго и до девяносто пятого почти непрерывно. И, кстати, без российского гражданства. Я после первой Чеченской ушёл в отставку. Потому что это уже не война… Хотел остаться в России. Я же там с шестнадцати лет почти постоянно жил… А мне и говорят: а у вас гражданства нет, Ельжевский Михал Святославич. Вы, Михал Святославич, иностранец нонеча…

— Правда? — звеняще спросил Валька, поднимая голову. — Это правда?!

— Правда… Я и уехал сюда. И не пожалел…

— Вот суки, — потрясённо сказал Витька, тоже поднимая лицо.

— Это ещё ничего. Вместе с нами казаки воевали, из Казахстана и из Киргизии. Добровольцы. Так их вообще потом как наёмников ловить и сажать стали…

— Мой маэстро… де ла Рош… — вспомнил Валька, — ну, я про него говорил… Он воевал у казаков. Только уже во Вторую чеченскую…Там тоже были добровольцы из разных мест. И ещё сербы были, и греки, и немцы…

— Хороший он человек, наверное, — задумчиво сказал Михал Святославич. — Я бы познакомился… Сыграть ещё?

— Дайте я, — попросил Валька.

— А пальцы гнутся? — прищурился Михал Святославич.

— Как-нибудь, — таким же прищуром ответил мальчишка. Помолчал и задумчиво сказал: — Это Димка пел. Один мой… друг. У него дядя погиб на «Курске»[36]. Я не знаю. Может, сам Димка это и сочинил[37]. Не знаю… Это белым стихом. Без рифмы.

— Серым песком укрыло, илом позатянуло,и освятила память, и отразило небочерную субмарину в молниях русской боли,черную субмарину ужаса и отваги.Время рассеет слухи, ветер развеет вести,сильные сего мира ложью заменят правду,только родных героев не позабыть вовеки,в смертную беспредельность вглядываясь бессонно.

Кто-то сказал, что ночью мать одного матроса,обезумев от горя, шла по воде без страха,и призывала сына, спящего в смутной бездне,и под ее ногами не расступалось море,ибо сильнее моря это страданье было.Если б она взглянула выцветшими глазами,если б она взглянула ввысь, где играют бури,то перед ней всплыла бы, пересекая тучи,северная легенда — черная субмарина.

Верно хранят Россию, в небо взойдя над нею,

призрачные матросы в обледенелой форме… — голос Вальки зазвенел и сорвался, но он справился с собой и продолжал:

— Видел ее ребенок, на берегу играя —черную субмарину на серебристом небе,и ничего не зная, замер от восхищеньяи загадал, что тоже станет он у штурвала,видел ее мальчишка в выцветшем камуфляжеи повернул обратно, чтобы поведать другу,он повернул обратно, шаг не дойдя до мины!..

…А над Москвою тучи, тяжкие как надгробье,свыше ее не видно, свыше ее не слышно.Быстро прошла над клоакой черная субмарина,росчерками зарницы дымную тьму терзая.Видел ее священник… И тихо перекрестился.

Вот… — Валька перевёл дыхание. Михал Святославич молча положил руку на плечо мальчишки и чуть стиснул пальцы. А Витька задумчиво пробормотал:

— Так это называется «белый стих»…

— Да, а что? — не понял Валька. Вместо ответа Витька набрал воздуху в грудь…

— Уважаемый, любимыйПрезидент Владимир Путин!Очень рада я, что вашаРодила щенят собачка!Говорят везде об этом.Я решила написать вамПоздравленье с прибавленьемВ дружном вашем, тёплом доме.Я прошу простить за почерк —Плохо видно мне при свечке,А ещё — замёрзли руки,Потому что в доме нашемНет лет десять отопленья —Раньше было, я не помню.Я хотела написать вам,Чтоб прислали вы щеночка,Но потом мне расхотелось,Потому что он погибнетЗдесь у нас — собак всех съели.Кто-то говорит — корейцы,Но мне кажется — не только……Никогда я не писалаРаньше писем президенту,Просто это не умеюИ никто мне не подскажет,Потому что в одиночкуЯ сижу сегодня дома.Заняты все остальные,А меня с собой не взяли.Коля — это средний брат мой —Смотрит мультики в подвале.Я пойти хотела с ним бы,Где у них там телевизор?Старшая сестра НаташкаГде-то за городом рубитБабки на какой-то даче.«Подрастёшь — тогда с собоюПозову,» — пообещала.Мамочка в ночную сменуСторожит приют для кошек.Мне немного странно это.Может, лучше было детямПриказать приют построить?Их по улицам здесь многоПросто так, без дома, ходитИ ночует, где попало,Все голодные, больные…Что вы скажете про это?Ведь вы можете помочь им,Вы же добрый, я-то знаю,И всегда вы говорили,Что заботитесь о людях…Папы я почти не помню —Папа наш был офицером,Мама говорит — убилиПапу на войне чеченской…Мы живём совсем неплохо,Даже на еду хватаетИ немного — на одеждуМне и Коле остаётся,А бывает, что НаташкаМного долларов приносит.Я хочу сказать спасибоВам за нашу жизнь такую —Ведь без вас мы б так не жили!Да! Ещё есть брат Серёжка!Из Чечни недавно тожеОн вернулся, неубитый.Только злой стал почему-то.В армии уже не служит,Но, как раньше, носит форму.Форма чёрная, с береткой.Я спросила: «Ты охранник?»А Серёжка засмеялсяИ ответил: «Я ремонтник.В нашем доме всё прогнило —Потолки, пол, крыша, стены,Тараканы под шкафамиРазвели своих ублюдков…Мы с друзьями и решили,Что пора ремонт устроить…Потерпи ещё, сестричка!Как за дело мы возьмёмся —Станет жить светло и чисто…И мультфильмы станет КолькаСмотреть дома, не в подвале.А Наташке нашей большеНе придётся рубить бабки —Будет у неё работа.Мама пусть в приюте будет,Только в детском, не в кошачьем,Завучем, не сторожихой…»…Уважаемый Вэ-Путин!Вы мне нравитесь ну очень.Я прошу вас — помогитеНовый дом Сергею строить,Потому что жить нам в старомБольше просто невозможно…И привет щеночкам вашим!

Воцарилось изумлённое молчание. Потом Михал Святославич медленно сказал: