Алексей Сережкин - Ученик Страница 53

— Да…, - протянула она. — Ты не просто дурак, ты дурак, каких поискать, — и вновь назвала его по имени. — Очень дружелюбный и удивительно быстро заводишь новых друзей. — Он не успел ничего возразить в ответ на ее сарказм.

— А я тебя пожалуй провожу. Воздухом подышу, — неожиданно сказала она и решительно взяла его под руку, от чего у него вдруг опять громко застучало сердце, — а то свалишься по дороге, кто с тобой сидеть-то станет. Ты где живешь-то?

Он что-то слабо возражал, какие-то слова вылетали из него, но она не обратила на них ни малейшего внимания и только сказала непререкаемым тоном: — Тебя вот я и забыла спросить.

Влажная и окончательно размокшая сигарета полетела в сторону и, схватив свой портфель, она отважно шагнула прямо в грязь своей красивой и чистой туфелькой.

Она проводила его до самого подъезда. Идти ему было сложно, он аккуратно шагал, придерживая левой рукой саднящий и разламывающийся бок с единственной мыслью «дойти», пульсирующей в висках. Его слегка качало и если бы не поддержка Олеси, он бы пожалуй, свалился бы.

Всю дорогу они молчали, не было произнесено ни слова.

— Ну что, удачно тебе вскарабкаться, — сказала ему Олеся. — Спасибо, — тут она сделала долгую паузу и только потом продолжила, — за содержательный разговор.

Ему было непонятно, к чему она это сказала. Боль становилась все сильней и сильней, и его мысли опять поплыли. Стал совсем неважен оставшийся где-то в школе портфель, грязная и заляпанная форма. Мир опять начал неторопливое вращение вокруг него. Рассеченная бровь болела и он непроизвольно дергал правой щекой, чтобы отвлечься.

Он должен был что-то сказать, но не знал что. Она стояла и смотрела на него, будто в ожидании чего-то, и насмешливая улыбка кривила ее губы.

— Ну пока, герой, — наконец сказала она и, не дождавшись ответа, развернулась на каблуках и пошла. Он не проводил ее взглядом и поковылял в подъезд. Карабкаясь на четвертый этаж, он снова вернулся к мысли о том, что все-таки случилось там, в школьном дворе.

Все случившееся и оставшееся у него в памяти казалось придуманным и невероятным, таким же странным, как и вспышка холодного сиреневого света у него перед глазами.

И не менее странным и не укладывающимся в голове было то, что его провожала до дома самая красивая девушка школы.

Глава 29

Бабушка только всплеснула руками и не нашлась, что сказать. Он медленно разулся, наклоняться было очень больно и ему даже пришлось опереться рукой о стену прихожей, чтобы дотянуться до ботинок и развязать шнурки. Развязывать одной рукой было неудобно, но он справился.

Мельком взглянув в зеркало, висящее в прихожей, он вздрогнул. Несмотря на то, что он подготовился к тому, что увидит в зеркале, действительность превзошла ожидания.

Бровь была рассечена, а правая щека покрыта бурыми потеками крови. Ресницы до сих пор были частично слипшимися, хотя на улице он и не обратил на это внимания.

Бабушка молча смотрела на него в немом вопросе, но все, на что он был способен, это буркнуть еле слышно «я подрался».

Весь его вид, казалось, свидетельствовал о том, что он не подрался, а его избили, но сформулировать так было бы несправедливо. Хоть он и не помнил деталей происшедшего, его наполняла уверенность в том, что он по крайней мере не отступил, не сдался и не испугался. Поэтому «подрался» все-таки было наиболее адекватным объяснением его плачевного вида.

Он с трудом разделся, предварительно запершись на крючок в ванной.

Сбросив одежду, он долго и придирчиво изучал состояние невыносимо нывшего левого бока. Крови, как он опасался, не было, но на ребрах надувался огромный кровоподтек. «Неудачно я навернулся на камень», — подумал он.

Самолюбие не позволило ему предположить, что этот кровоподтек из-за того, что его бесчувственного пинали ногами. Казалось, разницы и не было, все равно ведь он ничего не помнил, но картинку, услужливо нарисовавшуюся в его мозгу, он с негодованием отогнал.

Он умывался долго, осторожно раз за разом намыливаясь и смывая воду, наблюдая как грязная мыльная вода окрашивается в раковине в красноватый цвет. Он постарался не задеть бровь и когда закончил умываться, щедро намазал ее, пытаясь не морщиться, уже привычным йодом, запасы которого пополнял все эти долгие месяцы и залепил нашедшимся в ванной пластырем.

К его удивлению и облегчению физиономия в зеркале очень смахивала на его собственную. Теперь он выглядел почти как обычно, только кусок белого пластыря, который он прилепил, конечно, криво, сделал его, как ему показалось, смешным, а не мужественным, как он втайне надеялся. Критично оглядев себя в зеркале, он решил не отдирать пластырь, опасаясь, что опять пойдет кровь.

Бросив рубашку в стиральную машинку, он долго работал одежной щеткой, пытаясь отскрести пятна на школьном пиджаке и брюках, но довольно быстро прекратил это занятие и отправил одежду вслед за рубашкой.

Вокруг него все опять плыло и короткий промежуток относительной бодрости, пришедший после умывания, миновал. Бок ныл невыносимо, правая бровь пульсировала под пластырем в такт ударам сердца, отдававшимся в голове ударами колокола, и он испугался, что свалится прямо в ванной.

Он с трудом добрался до своей комнаты, отмахнувшись от вопросов бабушки и рухнул на кровать.

Он моментально провалился куда-то. Это был сон — полузабытье, его опять качало на волнах, он подымался и опускался, колокол стучал в его голове и ему вторили колокольчики смеха девушки, лицо которой было размытым и нечетким. «По кому звонит колокол», — всплыла откуда-то мысль. «Не по тебе ли он звонит»? В полузабытьи он даже не вспомнил из какой книги эта фраза.

К вечеру он не проснулся, оставаясь все в той же полудреме, переживая вновь и вновь обрывки видений и нечетких картинок, которые он давно отчаялся связать воедино.

Он не слышал, как с работы пришли родители и что-то тихо обсуждали, как мама вошла в его комнату, потрогала ему лоб и тихо вышла, плотно притворив за собой дверь.

Утром он попытался встать с кровати, но не смог. Бабушка сообщила, что его решили оставить дома и, несмотря на слабые протесты, покормила его завтраком. Все, на что он был способен, это полусидеть, полулежать, саркастично вспоминая эту же позу в школьном дворе, около скамейки.

Случилось это на самом деле или он все это придумал?

Его знобило и трясло, у него был жар и закутавшись в одеяло, он опять провалился куда-то. И в его видениях что-то удивительно ласковое и нежное вновь гладило его по лицу.

Много раз в прошлом к нему приходило ощущение, что он физически не может заставить себя пойти в школу, которую ненавидел. Он имитировал больной вид, выпрашивал градусник и старался нагреть его на батарее до 37.5 градусов, каждую секунду опасаясь, что кто-то войдет в комнату. Когда батареи не топили, ему приходилось пользоваться настольной лампой, но с ней постоянно что-то шло не так, ртуть после некоторой паузы взлетала до самой верхней отметки и он, торопясь и боясь быть застигнутым за этим занятием, стряхивал ее и частенько очередным энергичным движением градусника полностью уничтожал плоды нагревания. И потом виновато стоял, отводя глаза в сторону, когда мама скептически изучала результаты его трудов.