Счастливчик - Войцех Жукровский Страница 54

— Анджей был мертв, — произнес Алойз.

Он хотел сказать больше, объяснить им, что они ошибаются, думая, что чего-то не сделали. Это правда, они могли остаться. Но разве кто-нибудь обязан был туда лезть? И как? При мысли о том, что он сделал сам, у Алойза мурашки пробежали по коже. Он вовсе не считал себя лучше других. Сейчас, когда Алойз остыл, когда все уже было в прошлом, правда еще близком, но уже уходящем, только сейчас он начал думать о себе как о человеке, совершившем поступок, который трудно понять. Алойз даже не мог объяснить, зачем он это сделал: ради Анджея, ради самого себя или чтобы изгладить из памяти ту страшную картину? А может, чтобы представить отца иным, более чистым и светлым, не вызывающим страха и чувства вины?

— Был мертв, — сказал он еще раз, потом мысленно повторял эти два слова, страстно желая, чтобы все они поверили в них и, выйдя отсюда, не казнили себя, — ведь только он по-настоящему знал истинную цену и тяжесть угрызения совести. И еще одно: живые остаются в долгу перед умершими, но границы этого долга определять не следует, задавая себе такие вопросы, иначе потом человек надолго лишается сна.

— А мы живы, — проговорил Мишталь, словно отвечая Алойзу. — Почему один платит за всех? И что будет со стариком? Как он будет теперь жить?..

— Фабрика не даст ему погибнуть, — ответил директор.

Он вовсе не хотел сказать, что за смерть сына отец получит компенсацию. Но люди именно так его поняли; если даже за этими словами они видели нечто большее, чем платежную ведомость в окошке кассы, — картина была такой отчетливой, что она заслонила все.

— Это мы не дадим ему погибнуть! — громко сказал Мишталь. — А ведь кто-то виноват в том, что Анджей мертв.

И он с неприязнью посмотрел на директора.

Жардецкий глубоко вздохнул, потому что у него перехватило дыхание от одной мысли, что Квек подписывает ведомость, именно ту ведомость, по которой ему выплачивают за смерть сына.

— Здесь нет виновных, — сказал он. — Это несчастный случай. Молния могла попасть и в него. Или кран мог уронить балку.

— Всегда кто-нибудь виноват, — возразил Мишталь, не глядя на мастера. — Если ударит молния, то будут наказаны те, что берут деньги за громоотводы. А если человека убьет кран, то под суд идет крановщик.

Он поднял глаза и взглянул на лица своих друзей. В коридоре царил полумрак, пахло лизолом, было пусто. Эта группа людей со знакомыми лицами и неведомыми мыслями слушала его слова. Он говорил то, о чем думал уже давно. Что цистерны не должны были стоять так близко от фабрики и города. А это особенно заметно сейчас в свете яркого пламени, когда смерть стоит рядом с жизнью. Нельзя согласиться с тем, чтобы их соседство было как следы путников, идущих один за другим.

— Я в этом ничего не понимаю, — продолжал он. — Но где инженеры, которые готовили планы? Почему они согласились построить нефтехранилище так близко, зная, что это опасно?

— Пятнадцать лет все было в порядке, — сказал Пардыка. — Привыкли.

— Почему?

— Потому что ничего не случалось, — коротко засмеялся Храбрец. — Вот так же человек до тех пор не верит в возможность попасть под машину, пока не окажется на мостовой со сломанной ногой.

— Или уже мертвый.

— Или мертвый, — повторил слова Пардыки Мишталь.

Директор молчал. Он сейчас слышал то, что его уже давно мучило. И хотя он отмахивался от этих мыслей, они были где-то глубоко в нем, как отстоявшаяся горечь. Правда, сегодня он сделал все — так, по крайней мере, ему казалось, что от него зависело, — сегодня, когда опасность угрожала фабрике. Но тогда, много лет назад, он мог бы более решительно выступить против положенных на стол бумажек с написанными на них колонками цифр. Ему говорили: чем ближе стоят цистерны, тем дешевле для фабрики. «Дешевле! — подумал он. — Сегодня я вижу, чего это стоит». Директор вспомнил разговор с Дрецким, ведь он ему пытался объяснить, что в тот раз не было другого выхода, — пришлось уступить. Какой же директор не думает о том, чтобы сэкономить? И кто может предположить, что случится самое страшное? И все же нужно было предвидеть этот пожар.

«И теперь я был бы прав, — повторил он слова Дрецкого. — Выходит, нужно быть более дальновидным и не соглашаться на то, что сегодня кажется справедливым, а завтра может стать причиной несчастья?»

Моленда чувствовал, что все, что сегодня произошло, решает судьбу фабрики. И то, как они завтра будут думать друг о друге. Открылось ли в них нечто большее, чем гнев и тревога, ищущая ответа на вопрос: насколько каждый из них виноват в случившемся? Будут ли они вспоминать этот день не только как день горечи и разочарования?

«Я не виноват, — думал главный инженер. — Во всяком случае, не больше, чем каждый из них. Но то, что я пришел сюда, на фабрику, работать в то время, когда от меня уже ничего не зависело, сегодня не освобождает меня от ответственности, которую и они взяли на себя. Какой я дам ответ? Был бы жив Анджей, если бы я вместе с ними не ушел из руин, не веря в то, что он может уцелеть?»

— Нужно спасать фабрику, — сказал Моленда тихо.

Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто он хочет снять с себя ответственность. Он мог присоединиться к Мишталю или сказать, что все несут вину за этот несчастный случай. Даже сам Анджей, если бы он знал, что по приговору судьбы у него есть право выбора — идти на склад или нет. Но это значило обвинить невиновного, как только что сделал Мишталь. «Директор, и я, и они, — думал с горечью главный инженер, — могли бы как-то предотвратить случившееся, но не знали, что это в их силах. Но кто больше знает, тот должен больше платить за то, что не использовал своих знаний для спасения других».

— Я — главный инженер этой фабрики, Мишталь, — сказал Моленда на этот раз уже громко. — Если нужно, я предстану перед судом. И если будет необходимо, отвечу за все, что случилось.

— Вас это не касается, — ответил тот. — Это мы, те, кто здесь с самого начала…

— Никто не мог его спасти, — тихо сказал Жардецкий. — Ни человек, ни бог.

— Но давайте спасать фабрику. — Директор говорил как будто сам с собой. — Только это мы и можем теперь сделать, а потом…

И он опустил руку, словно сдавался. Так оно и было. Директор сам понимал, что после того,