Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского Страница 55

«Врешь, мать моя, какая ты барыня… чай, просто, тово… девка, вот и все».

– Эй, сударыня, чернички покуда!… Ну, Маланья, что ж чаю? налила? подавай сюда на стол; а староста принес что?

– Да вот же, принес два полуштофчика, да изюму, орехов, яблоков.

– Ставь сюда на стол… постой-ка, я попробую…

И Дорофей попробовал из каждого полуштофчика по рюмочке.

– Маланья, ступай, изготовь к ужину яичницу, да что-нибудь еще… покушать вот им… что ж, сударыня, извольте!

– Я ничего не хочу, благодарю! – отвечала Саломея, вздрогнув, когда Дорофей прикоснулся к ней рукой, потчуя чаем.

– А отчего ж так?

– Пожалуйста, дай мне покой!

– Ну, как угодно… я сам выпью…

И Дорофей отпил до половины чашку, долил сладкой водкой и стал прихлебывать с наслаждением.

– А смею спросить, сударыня моя, какие разбойники ограбили вашу милость?… Сударыня, а сударыня! Э, какая спесивая! когда говорят – не отвечает!… Добро бы еще кто, а то черт знает!… Да я знать не хочу… вот барыня отыскалась какая! нашла тут разбойников! Так и поверили! черт ограбил…

– О боже! – вскричала Саломея, вскочив с места и бросясь к двери.

– Нет, пррру! – сказал Дорофей, вскочив вслед за ней и схватив ее за сарафан.

– Мерзавец! – вскрикнула Саломея вне себя.

– Ах, ты! да я тебя, знаешь! – сказал Дорофей, подняв кулак над Саломеей и потом толкнув ее на скамью.

– Помогите, помогите! – закричала Саломея.

– Молчать! – крикнул и Дорофей, размахнувшись снова. Саломея присела от ужаса и замолкла.

– О боже! – произнесла сна тихо.

– Что, выкричала? то-то… ну, помиримся… выпьем… ну, пей! это дамская… сладкая…

Глаза Саломеи загорелись вдруг безумным исступлением; казалось, что она готова была вступить в борьбу, как львица.

– Прочь!

– Фу ты, страшная какая! ну, пей, говорят тебе!

– О, он убьет меня! – вскрикнула она трепещущим голосом.

Дорофей стоял над ней, как некий герой драмы стоял над

героиней драмы с кинжалом и требовал, чтоб она выпила яд.

Саломея, как эта героиня, испугавшись кинжала, пила яд.

– До дна! – крикнул грозно Дорофей, – а! вот теперь вижу, что барыня! Ну, теперь с чайком, я не даром для тебя самовар ставил… Нет, брат, меня не надуешь!… Ну… что ж чайку, брат… а? небойсь, не трону… э! свалилась… слышь?…

У Саломеи закружилась голова, она без памяти упала на лавку и не чувствовала, как пьяный Дорофей тянул ее за рукав.

– Что ж, брат, надо пить… Эки разбойники… пррру! И Дорофей повалился сперва на лавку, потом на пол.

– Держи, держи! – кричал он – Маланья, держи!

Маланья вбежала, посмотрела и на Дорофея и на Саломею, покачала головой и плюнула.

– Насосались! – проговорила она и, присев подле на лавке, выпила водочки из полуштофа, потом стала пить чай, потом стала все прибирать, а, наконец, и сама свалилась на лавку подле печки и захрапела.

III

В некотором уездном городе, при городской части, жил квартальный надзиратель Иван Иванович Тесьменко, отличнейший человек, преисправнейший по службе, вернейший муж Авдотьи Матвеевны и попечительнейший отец пяти сыновей и шести дочерей. При всех своих достоинствах он часто страдал невинно и в жизнь свою переменил по крайней мере двадцать родов службы. Из одной вытеснен, из другой уволен, из пятой сам вышел, из седьмой обстоятельства заставили выйти, из восьмой болезнь, из девятой жена, из десятой начальник, из которой-то, кажется по лесной части, леший, просто пришел к нему и говорит:

– Иван Иванович, извольте выходить в отставку, а не то я истреблю весь лес, вверенный вашему благоусмотрению и надзору.

Собственно Иван Ивановичем все были довольны как нельзя больше, но женой его никто не был доволен; даже леший, служивший с Иваном Ивановичем по лесной части. Авдотья Матвеевна была очень хорошая женщина; но по недоверчивости к мужу она всегда входила в его дела по службе и распоряжалась всем очень умно и заботливо, однако ж это не нравилось ни начальникам, ни подчиненным ее мужа. Леший же недоволен был тем, что она называла всех, на кого рассердится, сперва лешим, а потом свиньей. «Стало быть, и я свинья?» – подымал леший и обиделся. Долго терпел, наконец, не зная чем отмстить, начал рубить лес. По ночам такая рубка, что чудо; глядь на утро – сотни самых лучших дерев как не бывало. Иван Иванович, смекнув, что плохо и придется отвечать, принужден был подать в отставку.

В звании квартальной надзирательши Авдотье Матвеевне как-то удобнее было мешаться в разные распоряжения.

Однажды Авдотья Матвеевна, уложив детей спать, гадала в карты, что за причина, что так долго Иван Иванович не возвращается от городничего; вдруг доложили ей, что приехал управляющий Брусницкого.

– А! зови-ко, зови его!… Здорово, Дорофей Игнатьич.

– Здравствуйте, сударыня Авдотья Матвеевна; как вас бог милует?

– Слава богу, слава богу, как видишь; а ты-то, батюшка, запал! Забыли свой дом; а городских-то повинностей не мало накопилось… стыдно! ведь это всё на ответе Ивана Ивановича… Барии гуляет в Москве, а ты-то где гуляешь, батюшка?

– Какая гульба, сударыня… такой год вышел, что избави боже!… зиму всю проболел…

– Так! у кого нет отговорок в запасе!

– Прикажите, сударыня, матушка Авдотья Матвеевна, принять кому: куль мучки, две четверти овсеца да там еще разное кое-что… яичек, маслица, того-сего…

– С зимнего-то пути на летний свел, да тем, чай, и заговеемся?

– Помилуйте, сударыня, всё в свое время будет…

– То-то! дичь-то еще за тобой, а тонкий-то холст?…

– Привез, сударыня.

– Разве?

– Прикажете на двор въезжать?

– На двор, на двор.

– Да к Ивану Ивановичу дельцо у меня есть…

– Что такое?

– Да вот какой казус случился. Еду я четвертого дня из Саньковцев через лес, эдак перед закатом солнца, – смотрю, бежит ко мне какая-то бабенка да кричит: «Батюшка, помоги, разбойники режут! батюшка, гонятся за мной!» Я и оторопел: «Садись скорей», говорю: взял ее к себе, да и припустил коня, думаю, вправду гонятся. Приехал домой, уж ночь на дворе.

«Покорми, – говорю Маланье, – бабенку-то, да пусть переночует»; а сам пошел по хозяйству. Как воротился, а Маланья и говорит: «Что, батюшка, Дорофей Игнатьич, какую ты привез, безумную али пьяную?» – «А что?» – «Да вот смотри на нее, все буянит! говорит, что она барыня, а не крестьянка». – «Ты что, голубушка? – спросил я ее, – откуда ты? Какие разбойники тебя ограбили?» – «Как ты смеешь, говорит, называть меня голубушкой; ты знаешь, кто я?» – «Нет, не знаю, сударыня». – «А вот я тебе покажу!» – да как ухватит бутылку со стола да в меня было, я так и обомлел, насилу выскочил в двери; безумная, думаю, и велел припереть двери да стеречь до утра. Как рассвело, отворили двери, а она лежит без памяти, вся, как огонь, красная. Ну, думаю, как умрет, – беда! Пойдут следствия: откуда взялась да кто уморил. Я скорей ее на воз, да и сюда. Хочу просить Ивана Ивановича, чтоб в часть ее взяли.