Анри Кулонж - Шесть серых гусей Страница 55

Он ласково притянул ее к себе:

— Пожалуйста, постарайся. Именно из таких мелочей складываются великие открытия.

Внезапно успокоившись, она склонилась над запиской и прилежно, как школьница, стала ее рассматривать.

— Эти подтеки не дают как следует разобрать… «Э» — мне кажется. Часть буквы стерта водой, но остальное пока видно.

Он кивнул:

— Я тоже так думаю, и это подтверждает мои утренние рассуждения. Речь идет… — Он закрыл глаза. — Речь идет о том младенце, что родился на Ривьера-ди-Кьяйя двадцать седьмого декабря тысяча восемьсот восемнадцатого года. Пытаясь выяснить для моей книги, кто из трех женщин, живших тогда в доме, мог быть его матерью, я предположил, нет, я был убежден, что… Ты принесла мне то, что я уже не надеялся найти, — доказательство моей правоты.

— Тогда почему у тебя было такое выражение лица?

Ларри молчал. Он неотрывно смотрел в стеклянные глаза медвежьей головы, висевшей на стене прямо перед ним.

— Отец говорил, что он убил его на Шпицбергене, — сказала Домитилла, проследив за направлением его взгляда. — Но я не верю, как, впрочем, и другим его рассказам… А почему ты сказал, что это письмо не могло лежать у дона Этторе? — спросила она просто для того, чтобы слышать звук его голоса.

— Это письмо могло быть написано только после смерти ребенка, поскольку именно о ней в нем и говорится. Это была девочка, ее звали Еленой, она умерла в доме на вико Канале в июне тысяча восемьсот двадцатого года пятнадцати месяцев от роду. Ее мать находилась тогда далеко от Неаполя. Они все уехали на следующий день после того, как была сделана запись о ее рождении.

Объяснение ее не убедило.

— А почему это письмо не могло быть адресовано владельцу дома, предку дона Этторе, чтобы предупредить его о смерти ребенка? В конце концов, она родилась в его доме, и синьора Шелли могла захотеть, чтобы он узнал…

Ларри поморщился:

— В принципе такое возможно, однако никто никогда не упоминал о переписке Мэри с хозяином дома, имени которого мы даже не знаем. Она никогда не намекала на это в своем дневнике и, я уверен, никогда с ним не встречалась. Почему же спустя два года она вдруг стала бы ему писать, и только для того, чтобы сообщить о сугубо личных событиях? Кроме того, существует еще одно обстоятельство, которое заставляет меня считать, что это письмо не из квартиры Креспи: твой отец не стал бы рисковать, похищая его, зная, что продать его он сможет только мне, а он догадывался: я намерен лично встретиться с доном Этторе. И я обязательно спросил бы у последнего, не его ли это письмо!

Домитилла снова посмотрела на тоненький листочек, заключавший в себе столько былых тревог.

— Предположим, что «Э» — мать девочки. Что тебе это дает?

— Если бы здесь стояла буква «К», то это бы означало, что матерью ребенка была сводная сестра Мэри. «Э» — это Элиза, ее гувернантка.

— Значит, твой парень спал со всеми подряд! — воскликнула она, толкая его кулачком. — Ох уж эти англичане с их показной сдержанностью! А ведь это было непросто! Пробираться украдкой из комнаты в комнату и с этажа на этаж… Я-то знаю, я так часто старалась возвращаться незамеченной!

— По сравнению с нами он находился не в таком уж сложном положении, — вздохнул Ларри.

— Почему? — наивно удивилась Домитилла. — Ты считаешь наше положение таким сложным?

— Нет, вовсе нет, — ответил Ларри.

Казалось, его ответ ее успокоил, и она прижалась к нему.

— Не так уж трудно найти немного радости в этой жизни, — сказала она. — Тогда на все начинаешь смотреть проще. Поверь, все будет казаться легким потом, когда я стану вспоминать о том, что пережила. Я не буду стеснять тебя, когда мы будем жить вместе, надоедать тебе, следить за тобой. Ты сможешь поступать как Шелли.

— Я уже похож на него; только у меня нет его гениальности, но гораздо больше неприятностей, — проворчал Ларри.

— Почему? У тебя есть женщины, кроме меня? — живо спросила она.

Он рассмеялся:

— Видишь, ты уже начала!

— Прости… Я же сидела в тюрьме, как та итальяночка, о которой ты рассказывал моему отцу… Как ее звали?

— Эмилия. Эмилия Вивиани.

— Я тоже ждала прекрасного англичанина, который помог бы мне освободиться…

Она снова подошла и прижалась к нему головой. Запах ее волос ударил ему в нос.

— Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной, обещаю, что не буду больше так глупо шутить, как с этим капканом. Но я так и не поняла, правильно ли поступила, отдав тебе это письмо. У тебя был такой… грустный вид.

Ларри ласково отодвинулся.

— Я убежден, что это письмо передал твоему отцу тот же человек, который принес фотографию грузовика с картинами перед монастырем Монтекассино.

Она слегка наклонила голову.

— Ты говоришь о вчерашней фотографии?

— Да. Ты не знаешь, кто это мог быть? Он никогда не говорил тебе о ком-то, кто работает на заводе по производству соков под горой, на которой стоит аббатство?

— Нет, уверяю тебя… Я так хотела бы помочь тебе, — прибавила она с нежностью.

Она снова обняла его, а он продолжал расспрашивать:

— Тот монах, к которому ездил твой отец… Жаль, что ты не помнишь его имени! Вечером, когда вернешься домой, попробуй поискать, нет ли где-нибудь других бумаг, относящихся к этой эпохе… Может быть, информатор твоего отца при неизвестных нам обстоятельствах наткнулся на документы, которые доверили аббатству? Я знаю, что в это убежище, казавшееся многим неприступным, были свезены не только картины, но и архивы, среди которых рукописные фонды, имеющие отношение к английским поэтам, которые путешествовали по Европе и особо любили Италию. Это письмо не единственное… Оно было частью целого собрания.

Она растерянно взмахнула руками:

— Если бы в квартире были другие бумаги, я бы о них знала!

— А тайник? Фальшивая дверь? Как раз для того, чтобы ты не могла найти…

Она пожала плечами.

— Поверь, не осталось ничего, — сказала она тоном, в котором слышались одновременно покорность судьбе и беспечность, словно в глубине души она радовалась тому, что у нее ничего нет.

Ларри не смог сдержать улыбки.

— На самом деле я боюсь, что Амброджио был частью подпольной сети. Можно предположить, что кто-то имеет доступ в аббатство и походя стащил письмо, которое спрятать гораздо проще, чем картину! Он попросил твоего отца сбыть его, подобно лекарству или тросу, которыми я недавно занимался. Боюсь, как бы картинами уже не занялись немцы, потому что они не из тех, кто ждет зимы, чтобы перевозить их без упаковки на грузовиках, как на той фотографии. В тот день, когда взорвалась бомба, твой отец рассказал мне историю о ящиках, которая о многом говорит, как мне кажется. Сейчас картины уже упакованы.