Юлия Фирсанова - Убить демиурга! Страница 58

— Откуда ты такие тонкости знаешь? — удивилась девушка, бледные щечки ее от еды и вина снова приобрели живой розовый оттенок.

— У отца в имении сад, кинзары тоже растут, — усмехнулся наемник и зажевал информацию последним куском сардельки.

Ника снова начала неторопливо исследовать залежи продовольствия в тарелке. Жевала медленно, аккуратно, снова больше пила, чем ела, пока Дарет, тревожно нахмурившись, не спросил:

— Плохо тебе, девочка?

— Нет, — удивилась девушка. — Все хорошо, насколько это возможно.

— Почему тогда не ешь ничего? — не успокаивался мужчина.

— Так я сыта почти, — отозвалась Ника и погладила Шотар, которая после ужина перебралась на колени к избранной хозяйке.

— И все время по стольку кушаешь? — хмуро потребовал ответа Дарет.

— Не-а, — заулыбалась девушка, и продолжила, принося своим ответом сотрапезнику еще большую тревогу: — Обычно меньше. Все очень вкусно!

— Теперь понятно, почему ты такая тощая, — заключил Дарет, слово в слово повторяя недавний вывод альсора, и тяжко вздохнул, сообразив, что теперь он еще и за питанием пигалицы должен присматривать. Вот уж выбрал непыльную работенку!

— Я просто чаще хочу пить, чем есть, — пожала плечами Ника. — Не беспокойся. У меня нормальный вес для астенического телосложения. Если буду кушать больше, не мышцами, а жиром начну обрастать. Честное слово, я даже, когда мама волновалась, специально рассчитывала по формуле, все соответствует!

Воспоминание о маме, которая где-то там, на Терроне, и, наверное, скоро вообще про Нику думать забудет, снова нагнало облачко тоски на чело девушки. Шотар, сочувственно поскуливая, стала вылизывать подбородок хозяйки шершавым язычком, пахнущим жареным мясом. Ника засмеялась. Грусть отступила, а вместе с ней исчезло и намерение еще кое-что рассказать Дарету. Например, что в солнечный день или на природе Веронике всегда хотелось есть меньше, словно она частично насыщалась светом, шелестом листьев и одним запахом цветущего разнотравья. Может, и к лучшему, что не сказала. Наемник-то почти успокоился после рассказа о расчете веса. Одно дело девичьи прихоти, второе какие-то расчеты. Тому, что можно доказать и обосновать мужчина доверял.

От десерта — воздушного белого облака с яркими разноцветными ягодами в играющей колкими гранями хрустальной чаше — Ника отъела всего несколько ложечек. Но выражение неземного блаженства на лице, когда девушка смаковала творение Эронимо, примирило бы творца сладости с некоторым пренебрежением его трудами. Зато Дарет мелочиться не стал и выскреб креманку до донышка. Даже ящерице дал попробовать чуток.

От выпитого вина, сытной трапезы, второй обезболивающей таблетки и надвигающихся сумерек по совокупности Нику начало клонить в сон. Она уже собиралась пожелать Дарету спокойной ночи и отправиться в ванную, когда в двери снова постучали.

Наемник смерил оценивающим взглядом юную хозяйку: как она? Способна ли еще принимать посетителей? И распахнул дверь.

Самодовольный толстяк, придавший своей луноподобной роже некоторое подобие подобострастного интереса, в дверях топтаться не стал, а сходу вторгся в гостиную с нахальным вопросом в лоб:

— По вкусу ли пришелся лоане ужин?

— Спасибо, все было очень вкусно, — ответила девушка и невинно спросила: — А вы повар?

— Я сенешаль дворца Владычицы, лоан Торжен! — напыжился толстяк под издевательский смешок Дарета за спиной.

— О, простите, вы просто такой э-э, внушительный, я такими всегда поваров представляла, — захлопала ресницами Вероника.

— Юности свойственно ошибаться, — одарив насмешницу вымученной улыбкой, признал Торжен и подпрыгнул, когда позади раздался хладный, как схваченная льдом лава, голос альсора Пепла.

— Лоан Торжен, пришли проверить, устранены ли последствия вашей оплошности?

Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что от неслышного и незаметного явления нового персонажа, вздрогнул и Дарет, а Ника в изумлении распахнула глаза. Альсор прежде двигался почти неслышно, а сейчас и вовсе скользил, как привидение.

— Решил лично убедиться, что лоану Веронику устраивает трапеза и осведомиться о ее пожеланиях касательно завтрашнего меню, — с едва заметной укоризной (дескать, мы же разобрались в недавнем недоразумении, так чего же его поминать?) ответил сенешаль. — Вы же знаете, мой альсор, как пекусь я о благе Альрахана, Владычицы и приближенных ее! Ни сил, ни времени не жалею…

Сладкоречивый Торжен был готов много еще чего сказать в свою защиту, да Ника задумчиво прошептала:

— На воре и шапка горит, — и зевнула.

— Ты о чем? — нахмурился Эльсор.

— Он вор, растратчик, лентяй, всю работу за лоана Торжена уже давно делает помощник Каэрро, — пожала плечами девушка с легким недоумением. Словно говорила о совершенно очевидных, ведомых всем и каждому фактах.

— Гнусная клевета! Недостойная столь юной лоаны месть! — взвизгнул толстяк, лицо его побагровело. — Неужто вы, мой альсор, поверите наговору этой девицы?

— Зачем верить, когда можно проверить? Я попрошу Инзора прислать завтра с утра учетчиков, а до той поры, пока разрешится это, хм, недоразумение, ты, Торжен, побудешь в своих покоях под охраной.

Альсор вызвал стражу и приказал сопроводить сенешаля в его комнаты и позаботиться о том, чтобы лоан никуда не отлучался. Исходящий бессильной злобой Торжен, ни словечка оправдания коего не стали слушать, был подхвачен под белы руки и практически выволочен из гостиной. Тихо рычащая Шотар тут же успокоилась и вновь устроилась невинным пушистым клубочком мохера на коленях хозяюшки.

Как вырвались эти слова, Ника и сама не поняла, вдруг взяло и сказалось, потому что не сказаться не могло. Она не задумывалась о том, стоит ли вообще раскрывать рот, да что там, она даже не знала, что именно скажет до тех пор, пока не заговорила. Вероника никогда не была ябедой или доносчицей, хранила чужие тайны, как могила, и не кляузничала вне зависимости от того, что и про кого знала, даже если этот кто-то девушке активно не нравился. Тайное ведь рано или поздно все равно становится явным! И дело было не в сугубой правильности или принципиальности гражданки Соколовой. Просто выдать чужой секрет, каким бы нехорошим он не был, Нике было неприятно, все равно, что измазаться в грязи, без возможности вымыть руки. К счастью, в ситуацию нравственного выбора, когда от разглашения тайны зависело бы чье-то благополучие или жизнь, девушка не попадала и не могла точно сказать, как поступила бы в таком случае.

Но сейчас, то, что сказалось, и как сказалось, вызвало у самой говорящей состояние почти шоковое. Да, толстый какой-то масляный дядька не понравился Нике с первого взгляда, однако она ровным счетом ничего не знала о его «заслугах перед Отечеством» до тех пор, пока не заговорила. А когда сказала, сразу стала знать все: о том, сколько и чего он наворовал, про двойную бухгалтерию и приписки, про то, как лапает толстяк молоденьких служанок, а те не смеют пожаловаться, боясь потерять престижное место и… И, когда сказалось то, что сказалось, Ника не ощутила ни стыда, ни неловкости, у нее было стойкое ощущение правильности совершенного поступка.