Джек Лондон - Собрание сочинений в 14 томах. Том 1 Страница 6

Лондона мучила тяжелая и трудноизлечимая болезнь, которую он привез из своих странствий по тропикам; мучили его и приступы алкоголизма, о власти которого он написал страшную книгу «Джон Ячменное зерно» (1913), во многом отображающую последние тяжкие годы жизни писателя. Усиливалась болезнь печени, доставлявшая ему постоянные физические мученая. Правда, даже на поздних портретах Джека Лондона мы видим все ту же немного застенчивую улыбку, все тот же открытый веселый взгляд, что и на его ранних фотографиях. Но нельзя не верить впечатлениям, которые сохранил о стареющем Джеке Лондоне такой наблюдательный писатель, как Синклер Льюис. В те годы он был совсем молод и познакомился с Лондоном, служа секретарем писательниц Макгоуэн, живших в поселке Кармел, где их навещал Лондон.

«Джек уже не был к тому времени бродягой и авантюристом, – вспоминает С. Льюис, – теперь это был провинциальный обыватель, целиком поглощенный бриджем и разведением свиней. Он приезжал в Кармел к Стирлингам.[4] И хотя этот великий человек необыкновенно дружелюбно отнесся к тощему, рыжему и совершенно безвестному секретарю, последний с грустью убедился, что Джек, по-видимому, вполне удовлетворен, играя в бридж с полудня до поздней ночи.

Выудив у кого-то из соседей „Крылья голубки“ и стоя у стола, великий Мастер, плотный, приземистый, в простой, ненакрахмаленной рубашке и черном галстуке, с непрерывно возраставшим изумлением читал вслух легкие, сверкающие строки Джемса. Потом он отшвырнул книгу и взвыл: „Да кто же мне скажет в конце концов, что это за белиберда?“».[5]

Бедный Волк! Юный Льюис был и справедлив к нему и несправедлив: со всей честностью молодости, не прощающей тем, кого она уважает, ничего, что может их уронить, он осудил Джека Лондона за то состояние духовного упадка, опущенности, в котором он увидел его, озаренного ореолом былого бродяжничества. Но как же не понял Синклер, что взбесило старого Волка в «легких, сверкающих строках Джемса»! Да то же, что возмущало Мартина Идена в строках того же Джемса или кого-нибудь из американских декадентов начала XX века, – отсутствие жизненной правды, отсутствие той «высокой цели», о которой не забыл Лондон и теперь, когда он стал любителем бриджа и хозяйничал на своем ранчо, больной, надломленный, усталый…

В сентябре 1916 года он еще написал замечательный рассказ «Как аргонавты в старину…», полный задора и грусти, зовущий в мир романтики и приключений, от которых чудесным образом молодеют человеческие души. В ноябре писателю стало хуже. Вечером 20 ноября он еще разговаривал с Чармиан о школе, которую хотел открыть при ранчо. Утром его нашли в безнадежном состоянии: то ли он случайно принял слишком большую дозу болеутоляющего наркотика, то ли это было чуть-чуть замаскированное самоубийство… «Смертельно устал» – эти его слова многие слышали от него в ту осень 1916 года.

Его последняя незаконченная рукопись называлась «Автобиография социалиста». Есть в ней что-то похожее на некролог самому себе.

II

Чтобы в полной мере понять и оценить значение творчества Лондона, надо взглянуть на весь его путь с той вершины, которой в развитии художественных взглядов молодого Лондона была статья «Фома Гордеев», опубликованная в журнале «Импрешенс» в ноябре 1901 года.

Восхищенный этой книгой, Лондон уверенно называет Горького писателем-реалистом. «Но его реализм, – пишет Лондон, – более действен, чем реализм Толстого или Тургенева. Его реализм живет и дышит в таком страстном порыве, какого они редко достигают. Мантия с их плеч упала на его молодые плечи, и он обещает носить ее с истинным величием».

«Он, – заключал Лондон свою статью о „Фоме Гордееве“, – знает жизнь и знает, как и для чего следует жить».

Вдумаемся в эти слова, сказанные Лондоном о Горьком. В них все интересно и для того времени ново. Прежде всего, верно общее суждение Лондона о Горьком: он и продолжатель, наследник того лучшего, что было в творчестве старых русских реалистов, и представитель некоего нового этапа в истории реализма. Утверждая это, Лондон отнюдь не толкал читателя на плоское сопоставление Толстого, Тургенева и Горького. Нет, речь идет именно о качественно новом характере мастерства Горького, подмеченном с такой поразительной чуткостью. Лондон определяет реализм Горького как искусство «более действенное», живущее таким «страстным порывом», какого не было в реализме Толстого и Тургенева.

С прозорливостью мастера Лондон подметил революционный характер реализма Горького, нашел в его творчестве то качество, которое, видимо, особенно импонировало самому Лондону.

Реалистическое искусство Горького, говорит Лондон, – это искусство писателя, знающего, «как и для чего следует жить», ведущего сознательную борьбу против социальной несправедливости.

Вспомнив общий уровень творчества Горького к 1901 году, мы не можем не подивиться верным словам Лондона. Он поднялся до такой глубокой оценки Горького только потому, что и его творческие поиски шли в том направлении, в котором уже уверенно двигался Горький; Лондон тоже мечтал о действенном, знающем свою цель реалистическом искусстве, вдохновленном высокими социальными идеалами.

Лондон был наследником лучших реалистических и демократических традиций американской литературы. В начале XX века он занял место среди тех американских писателей, которые вели борьбу за развитие и признание реалистического искусства в США.

В конце XIX и в начале XX столетия США становятся империалистической державой, обращаются к политике колониальных захватов, ярко выраженной в оккупации Кубы, Филиппин, в присоединении Пуэрто-Рико и ряда островов в Тихом океане. Вместе с небывалым по темпам развитием американской промышленности, вместе со зловещим ростом власти монополий крайне обостряются классовые противоречия внутри страны. С каждым годом все грубее и циничнее становятся методы подавления рабочего и фермерского движения, методы расправы с лидерами их организаций. Провокация и коррупция свивают себе гнездо в профсоюзах, мешают их развитию, превращают их в платную агентуру монополий. Могучее забастовочное движение сотрясает США. Кровавые расправы с рабочими, при которых используются штрейкбрехеры, частная и государственная полиция, войска, становятся обычным явлением в стране заокеанской «демократии». Уже тогда Марк Твен горестно называл ее «Американскими линчующими штатами».

Американские монополии, к тому времени направлявшие политику США и контролировавшие большинство газет и журналов, пытались уже тогда создать свою литературу или, по крайней мере, повлиять на литературную жизнь в США. Уже заполняли книжный рынок бесчисленные американские детективы – предки «комиксов» и детективного чтива наших лет, изделия В. Джиллетта и его подражателей. Такие авторы «исторических» романов, как американский писатель Уинстон Черчилль, всеми силами пытались представить прошлое США как демократическую эпопею, на фоне которой в виде безупречных героев выступали лидеры американской буржуазии. Теодор Рузвельт, идеолог американского империализма и осуществитель многих его планов, уже подвизался как вдохновитель литературы «красной крови», которая должна была прославить американское оружие и воспитать в молодежи тягу к военным авантюрам, оправдать грубейший американский шовинизм – то, что называлось джингоизмом. Но ведь даже вполне официальный «Оксфордский справочник по литературе США», изданный проф. Д. Хартом, определяет «джингоизм» как термин, под которым подразумевается «воинственная политика по отношению к другим странам, которая частично преобладала в США во второй половине XIX века»![6]