Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин Страница 61

Вспомнилось об этом разговоре Николаю.

Агафья, усадив гостя на мягкую кушетку, сама уселась напротив на табурете и, распустив по переднику натруженные руки, завела бесхитростный разговор, даже не потрудившись задуматься, какие заботы привели к ней Журлова.

Мягко звучал ее голос, доверчиво смотрели глаза. Не сразу Николай заговорил о том, зачем пришел. В беседе со старой женщиной утрачивал он напряжение, обретал необходимое спокойствие.

— Ну как там, Агафья Тихоновна, дела у ваших? — спросил.

— У Танюшки-то? На сносях она. Зятек-то завтра лошадь хотел просить, везти Танюшку в Никольское. Дашь, поди?

— Пусть приходит… Значит, не сегодня завтра родит?..

— А то… вот-вот.

— Я вот о чем хотел просить вас, Агафья Тихоновна, — решается Николай, — сходите за Федором, нужен он мне.

— Дак что ж, услуга не велика. Я только чайку тебе согрею. Побалуешься чайком-то, пока хожу?

Отказался Журлов от чая — некогда уже. Ему есть чем занять себя, сказал, обмыслить надо хорошенько одно важное дело.

Легким духом снялась Агафья. Знала бы, куда и зачем хочет увести ее зятька начальник, не стала бы так спешить, не стала бы, верно, и так сокрушаться, что не оказалось Вельдяева дома. Захотелось ее Танюхе яблочек моченых, не долго думая встал Федор на лыжи — и в деревню Тепловку, что в семи верстах от их поселка. Там дед его проживает, сад имеет, большую кадушку антоновки замачивает.

— А ты ж не кручинься, сынок, — успокаивает его и себя Агафья, — он шементом, у него ж ноги долгие. С час, как из дому. Танюхе-то я строго наказала, чтоб без роздыху — сюда его. Ну надо ж, яблочек мочененьких — ну так, говорит, захотелося!

«Да-а, яблочки…» А за окном уже темнеет. И ждать больше некогда, и одному идти, что к волку в пасть. Самый надежный человек Федор у Журлова, и надо же такому быть, что дал он ему три дня отдыха — день и ночь работали, когда на Хорьков выходили.

— Да-а, яблочки, Агафья Тихоновна… Моченые, говорите?.. Придет Федор, в отдел его направьте. Пусть ждет моего распоряжения. Там есть уже люди. Пусть сидят и ждут… А Танюхе — сына!

— Спасибо за доброе слово, сынок.

«Эх, Чурбанов, Чурбанов, тебя бы да твоих орлов — в помощь!.. А ведь придется одному идти. Ничего не могу придумать!»

Голубые мартовские сумерки густеют прямо на глазах. Только стоит загореться в окошках изб свету, как сами избы уплывают в темную ночь. Николай, выйдя на улицу, постоял у калитки. Подождал, прежде чем идти, пока совсем стемнело. Улочка, петляющая по оврагу, не имела перспективы видимости, и это устраивало. Уплотненный оттепелями снег крепко держал ногу. Через несколько минут Николай, осторожно похрупывая ледяною корочкой, уже подходил к заброшенной кузне, когда из-за приоткрывшейся калитки сада, мимо которого он проходил, его окликнул женский голос: «Коля, иди сюда!» Зинаида стояла за изгородью в платке, шубе и валенках — сразу и не угадаешь: баба деревенская.

— А я тебя давно уже дожидаюсь здесь. Застыла вся. Ты один?

— Один, конечно.

— Рисковый же ты парень!

— Тебе доверился.

— Спасибо, Коля, только зря, что один.

Николай усмехнулся:

— С тобой нас двое.

— Все шутишь, Коля. — Зинаида загребла пуховой варежкой по краю заборной слеги снегу. — Он сегодня, Коля, поменял решение… Чего ему. Прислал записку… Вот она. — И Зинаида протянула Журлову скомканную в варежке бумажку. — Читай.

— Темно же, — возразил Николай.

— Ну, в общем, изменил он место встречи, зовет меня к Варьке Шмагиной. Это совсем в другом конце. За речкой. У нее ночует, гад!

— Ревнуешь, что ли?

— Да ну!.. Он не один там, учти. Козобродов теперь один не ходит. При Варьке-потаскухе хочет со мной посчитаться. Мало ему, наверное, убить — унизить хочет.

— Любишь все еще?

— Молчи, Коля, ты хоть не обижай… Да разве ж я… Иди! Собирай своих. Больше зови: он-то себя задешево не отдаст.

— Идем… Да, а когда он тебе прислал записку?

— Вечерело уже, я собиралась. Пришел от него Дылда.

— Слышал о таком… Что-то здесь не то… Ну, идем!

— А что не то, Коля?

— Сам не знаю. Ну ладно, идем.

Они вышли из сада и стали подниматься по улочке из оврага. Пока они там стояли и говорили, ночь посветлела. Вдруг за их спинами раздался негромкий смешок. Нарочитый, злой. Еще не обернувшись, Николай понял, что это Козобродов и что они у него на мушке.

Справа сверху раздалось: «Кхм!» Журлов поднял голову и различил шагах в пяти на обрыве у куста верзилу, направившего на него двуствольный обрез. Оглянулся назад и увидел Царя ночи с наганом, поднятым в прицеле на уровень плеча. «Это конец!» — подсказало сознание, и Николай почувствовал, как всей душой его овладела горькая, до горячей слезы обида. На себя ли? На судьбу, что так распорядилась?.. А потом появилась злость, холодная, ярая: «Выжить! Непременно выжить! И победить! Только бы не стреляли гады, потянули бы время». И Царь ночи, точно идя навстречу Журлову, заговорил, поигрывая оружием и расслабляясь.

— Ловко, а?.. Ловко мы вас… Так иль не так, начальник?!

Козобродов явно наслаждался минутой, а Журлов стоял перед ним, приподняв покорно руки, всем видом демонстрируя, что проиграл. Ну разве же мог Козобродов не посмаковать эдакое?

— Теперь послушай-ка меня, начальничек, — в голосе его ласка сытого кота. — Тебя-то я, сдается мне, не помилую… Хотя, как знать, разве попросишь хорошо… А вот ее, бабу нашу общую, может, и пожалею: от тебя зависеть будет. Ты вот что, вынай-ка пистолетик из кармана… Вон он как отвесил карман-то. И бросай его в сторону. Дылда, — окликнул соучастника, — не зевай!

Журлов,