Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2 Страница 62

— А мадемуазель разделяет вашу сиесту? — спросил он, улыбаясь.

После моего утвердительного ответа граф взял перчатки и шпагу и пригласил нас к обеду на следующий день. Я ответил, что ещё не вывожу в свет свою возлюбленную, но если он согласен довольствоваться незатейливыми кушаньями, всегда буду рад принять его, а он сможет побыть в обществе Матон. Граф не нашёлся, что ответить, сделал серьёзный вид и холодно удалился. О нём не было слышно целых восемь дней.

Матушка моя возвратилась из деревни, и я отправился повидать её. Она занимала третий этаж соседнего дома, и из её окон можно было видеть всё, что делается в моей комнате. Вообразите моё удивление, когда я заметил, как Матон, стоя у окна, переговаривается с Беллегардом, оказавшимся в комнате, расположенной рядом с моим апартаментом. Сие открытие развеселило меня, поскольку сам я оставался незамеченным. Однако, не желая быть обманутым, решился я действовать без промедления. Когда за обедом у нас разговор зашёл о графе, я небрежно заметил:

— Мне кажется, господин Беллегард влюблён в тебя.

— Ба! Вы прекрасно знаете, что молодые офицеры волочатся за всеми девицами подряд, таков уж у них обычай. Вот и граф увлечён мною не более, чем любой другой.

— Неужели! Но разве он не был здесь сегодня утром?

— Он! Каким образом? Неужели вы думаете, что я приняла бы его?

— Значит, ты не видела, как он после парада прогуливался под окнами?

— Честное слово, нет.

Для меня этого было вполне достаточно. Матон беззастенчиво лгала, и не оставалось никаких сомнений, что я окажусь в дураках, если не опережу её. Я не настаивал и, пребывая в прекрасном расположении духа, даже немного приласкал обманщицу. Потом я отправился в театр, и в картах фортуна всё время мне благоприятствовала. К концу второго акта я удалился. Встретив у своих дверей слугу, я спросил его:

— Есть ли на первом этаже другие комнаты кроме моих?

— Да, сударь, ещё две.

— Скажите вашей хозяйке, что они мне тоже нужны.

— Невозможно, сударь, со вчерашнего дня они заняты.

— Кем же?

— Одним швейцарским офицером.

Г-н Беллегард был швейцарцем. Я начал с того, что внимательно осмотрел свои комнаты. Не было ничего более лёгкого, чем перебраться из соседнего окна на мой балкон. Кроме того, комнаты Матон и офицера соединялись запертой лишь на задвижку дверью. Возвратившись, я увидел девицу сидящей у окна. После нескольких малозначительных замечаний я сказал:

— Какой здесь свежий воздух! А у меня можно задохнуться. Не поменяться ли нам комнатами?

Она ничего не ответила.

— Значит, ты не хочешь сделать мне эту любезность, моя дорогая?

Опять молчание.

— Бели ты так держишься за эту комнату...

— Вы же прекрасно знаете, кто здесь хозяин.

— В таком случае я лягу тут.

— Сегодня?

— Да, сегодня.

— Как вам угодно. Надеюсь, вы не будете возражать, если я приду сюда утром со своей работой.

По этому ответу я понял, что хитрость Матон не уступает моей, и с той минуты почувствовал к ней бесконечное презрение. Я сразу же велел перенести мою кровать в её комнату и поставил своё бюро напротив окна. Матон исподтишка наблюдала за всеми этими перемещениями, но плохие для себя новости встретила с добродушием и к ужину не лишилась аппетита. Хорошее вино всегда веселило её, и перед тем как ложиться, она попросила позволения разделить со мной постель. Я не возражал. Мне был явственно слышен голос Беллегарда и его приятелей, и я полагал, что стану свидетелем, как сосед будет пытаться проникнуть ко мне. Однако всё оставалось спокойным. Впоследствии я узнал, что любовника предупредили (неизвестно, кто и каким образом) о происшедших у его прелестницы переменах.

На следующее утро я проснулся с ужасной головной болью и целый день не выходил из комнаты. Моё нездоровье не проходило, и я позвал врача, который пустил мне кровь — напрасный труд, болезнь моя только ухудшилась. Матушка, всегда нежно любившая меня, сразу же пришла, весьма обеспокоенная. Так как кровопускание не принесло никакого облегчения, я принял лекарство, но и оно подействовало ничуть не лучше. На третий день некоторые признаки ясно показали мне, что я стал жертвой галантной болезни. Итак, мадемуазель Матон обманула меня по всем статьям. Никакая другая женщина не могла быть причиной сего, поскольку со времени возвращения из Польши я не имел дела ни с кем, кроме неё. Я провёл весьма беспокойную ночь, но зато придумал план отмщения. Гнев — дурной советчик, он требовал самых жестоких средств, но, к счастью, здравый смысл одержал верх, и в качестве наказания я решил лишь прогнать это недостойное существо. Едва взошло солнце, как я подошёл к её постели и стад трясти спящую, приговаривая:

— Несчастная, ты должна всё мне рассказать! Она залилась слезами и воскликнула:

— Боже мой, что с вами? Почему вы так рассердились?

— Ты ведёшь себя как подлая тварь!

— Простите меня, сударь, клянусь вам, это никогда больше не повторится. К тому же, такой пустяк...

— Так ты называешь это пустяком!

— Но ведь тот маленький золотой крестик был вам совсем не нужен...

— Что ты говоришь о золотом крестике?

— Я его спрятала...

— Так, значит, ты ещё и воровка? Хорошее дело! Но сейчас речь о другом.

— Честное слово, я ни в чём больше не виновата.

— Ты похитила у меня самое бесценное сокровище.

— О чем вы говорите?

— Моё здоровье, несчастная! Ты отравила меня. Поднимайся сейчас же, складывай свои пожитки и вон отсюда!

Она снова принялась плакать, но уже не пыталась оправдаться.

— Боже мой, что я буду делать без вас?

— Мне это безразлично. Возьми пятьдесят экю, и чтобы больше я тебя не видел. Ты напишешь мне расписку за эти деньги с указанием причин твоего ухода. Я не хочу разговоров, будто бросил тебя, воспользовавшись девической неопытностью.

Она подчинилась, не говоря ни слова, но перед самым уходом рыдания возобновились. Она бросилась на колени, и я был вынужден вывести её. Оказавшись в подобном положении, я не имел ни малейшего желания оставаться в гостинице, и через два дня снял весь первый этаж в доме, где жила моя матушка. Глупое упрямство Матон, хотевшей скрыть всё равно проявившуюся бы рано или поздно болезнь, настолько ухудшило моё состояние, что, если бы признаки проявились на восемь дней позднее, это стоило бы мне жизни. Меня лечили так же плохо, как раньше в Аугсбурге и Везеле, если читатель помнит об этом. Многие не давали мне прохода своим любопытством о моей принцессе, но я коротко отвечал им, что она обманула меня и была прогнана. Через несколько дней мой брат Джованни пришёл ко мне и сказал со смехом: