Остин Райт - Островитяния. Том второй Страница 63

— Я не думал, что вы будете против, — сказал я, и собственный голос прозвучал непривычно. — Я испугал вас. Но я не хотел причинять вам боль.

— Ах, Джонланг! — Она закусила губу и отвернулась.

Знакомая обстановка мельницы неожиданно поразила меня: сложенные штабелем жерди, окна в инее, за которыми лежал заснеженный мир.

— Наттана, я не думал… — начал было я. Но слова и мысли равно ускользали от меня.

— Я тоже! — сказала девушка, и я почувствовал, как дрожит ее рука.

Только слова родного языка могли сейчас выразить мои чувства, но она не поняла бы их.

— Я не могу объяснить, Наттана.

— И не нужно! Давайте помолчим.

Мне хотелось, чтобы она снова взглянула на меня. Ее рука по-прежнему покоилась в моей ладони. Я закрыл глаза и крепко сжал ее. Едва возникнув, мысли путались, обрывались одна за другой.

— Вы так дороги мне, Наттана. Пожалуй, мне не выразиться иначе на островитянском.

— Я поняла, — прозвучал голос девушки.

Открыв глаза, я увидел плавный изгиб ее скулы. Рука ее, податливая, мягкая, все еще то и дело начинала дрожать, выдавая волнение.

— Удивительно, — сказал я.

Она обернулась ко мне:

— Вам тоже тяжело?

Я не задумывался над этим, но, пожалуй, она была права.

— Да, Наттана.

— Бедный Джонланг!

Она протянула мне вторую руку. Теперь каждый держал руки другого в своих.

— И бедная Наттана.

— Почему мы так мучаемся?

У меня перехватило горло от волнения и страха.

— Можно еще поцеловать вас, Наттана?

Она подставила мне губы, и на этот раз я обнял ее и долго не отпускал. Я понял, что Наттана разбирается в поцелуях лучше меня. Было сладостно пользоваться ее уроками, но горько — сознавать, что учителем ее был другой.

— Джон, дорогой Джон!

Лицо ее было очень близко, и колени наши соприкасались.

— Почему мы так мучаемся?

— Мучения могут быть сладостными…

— Неужели потому, что вы — чужой?

Это было чересчур. Я не выдержал, и слезы хлынули из моих глаз. Наттана подняла голову, губы ее искривились, стали некрасивыми, в глазах стояли слезы. Ее искаженное плачем лицо надрывало мне сердце, я покрывал поцелуями влажные, соленые от слез ее губы, щеки.

Страдания Наттаны, большие, чем мои, грозили тем, что я могу потерять ее в любую минуту. Я крепко прижал ее к себе, не переставая осыпать ее поцелуями.

— Мучения могут быть сладостными, Наттана… Могут, поверьте!

— Нам надо подумать, — сказала девушка.

— Да, но я не могу.

— Но мы должны.

— Да, конечно.

— Нет смысла думать о наших чувствах, лучше подумаем о том, что нам делать.

И снова меня охватили отчаяние и страх, которые я заглушал объятиями и поцелуями.

Наконец мы оба обессилели…

— Наттана, уже совсем стемнело.

— Я видела, что окна стали странно голубыми.

— Как необычно, что мы здесь, Наттана.

— На мельнице?

— В Островитянии… Впрочем, я не знаю, где я.

— О, мой Джонланг! — Она обняла меня.

— Наттана, дорогая, но как же наш огонь? Угли уже дотлевают.

— Мы можем развести его снова.

Я не раздумывая встал. Все кругом закружилось, но это чувство быстро прошло. Я снова был Джоном Лангом, со своими сомнениями и проблемами.

Ощупью набрав еще опилок и горбыля, я осторожно положил их на тлеющую золу. Фигура сидевшей на скамье Наттаны была едва различима. Нет, мы не просто целовались, теперь я это понимал. Мы были ближе, чем просто целующаяся парочка. Я не помышлял о близости, однако мои руки ласкали ее бедра, а мои пальцы, даже не дотрагиваясь до ее грудей, чувствовали их округлую упругость.

Я подул на угли… Стружка занялась.

— Сколько времени до ужина, Наттана?

— Я сама все соображаю.

Мы рассмеялись.

— Полагаюсь на ваше чувство времени, Наттана.

— Оно в порядке, Джон. Еще рано.

— Интересно, приехал ли Дорн.

— Да, он уже, должно быть, дома.

Образ Дорна на мгновение живо встал передо мной. Он был так близко, что почти мог окликнуть нас.

Пламя в очаге разгоралось.

Я встал и взглянул на Наттану. Блики огня скользили по ее лицу, так что я не мог понять его выражения. Вдруг она показалась совершенно незнакомой, потом, так же неожиданно, такой желанной, что мне захотелось схватить ее, прижаться к ней, добраться до ее тела. Но словно незримая, непонятно откуда появившаяся преграда встала между нами.

— Итак, вы едете завтра, Наттана?

— Да, — ответила она, понурясь.

— О, моя дорогая!

Я сел рядом, обнял и поцеловал ее. Движения мои были ласковы и осторожны, именно потому, что слишком велико было мое желание, она же хоть и не противилась, но не стала подставлять губы для поцелуя, и мне пришлось самому искать их.

— Нам пора, — неожиданно сказала она. — Лучше прийти чуть пораньше, до ужина.

Наш день подходил к концу, и на сердце камнем легла мертвящая тоска. Мы загасили тлеющие головни, и на мельнице стало темно и холодно. На мгновение мы остановились. Я крепко-крепко обнял Наттану и поцеловал ее. Упоительно было ощущать ее прижимавшееся ко мне тело, в этом таилась сладостная новизна. Надев плащи, мы вышли в ночь.

Дорога смутно белела в темноте. Когда мы проходили мимо запруды, было слышно звонкое потрескивание льда. Наттана, как мне показалось, с некоторой неохотой протянула мне руку, но я крепко взял и не выпускал ее.

Мы шли среди сосен, недалеко от дома, легкий ветер шумел в невидимых ветвях, небо было беззвездным.

Наттана отняла руку и остановилась:

— Кажется, пошел снег.

— Я не хочу, чтобы вы завтра уезжали! — воскликнул я, но она ничего не ответила… даже не сказала, что ей тоже жаль.

— Щеки горят, — произнесла она. — Это-то нас и выдаст.

— Что вы делаете?

Темная, закутанная в плащ фигура вдруг исчезла. Голос Наттаны раздался откуда-то снизу:

— Хочу остудить лицо в снегу. Вы так жарко меня целовали!

В голосе девушки послышался упрек. Я нагнулся, погладил ее руки, обнял за плечи, но она вырвалась и поднялась с колен со сдавленным смешком.

Я быстро пошел за ней.

— Наттана, прежде чем войти, позвольте…

— Что?

— Позвольте поцеловать вас!

— Прошу вас, не надо!

Дневное состояние гармонии, когда мы понимали друг друга с полуслова, прошло. Казалось, оно будет длиться вечно, а растаяло как дым.

Наттана крикнула сидевшим в гостиной, что пойдет переодеться, и, никем не замеченная, взбежала по лестнице, пряча свои предательски горящие щеки. Я вошел и первое, что увидел, была крупная, оживленная фигура Дорна, но я не мог справиться с еще обуревавшими меня чувствами и до конца осознать реальность его появления. Все Файны были в сборе.