Виктор Болдырев - Гибель синего орла. Приключенческая повесть Страница 66

Прорубаемся сквозь дебри, проталкиваем оленей, вьюки.

Наконец-то!..

Стланиковые гущи редеют. Кедрач окончился. Вокруг поднимаются могучие лиственницы. Под ногами пружинит ковер ягельников — любимая пища огня. Летом эти пушистые сухие ковры горят лучше бересты. Сил нет — валимся на мягкий ковер.

Вспыхивает красноватое зарево, освещая мачтовые лиственницы. Дым светит багровым сиянием. Ох, жарко, трудно дышать! Совсем близко пылает тайга.

— Стланик горит… скорее!

Бежим среди лиственниц, погоняя оленей. Вламываемся в густые заросли ольховника. Тревожно шелестят листья, вянущие в жарком дыхании пожара. Сверху летят горящие ветви. Сквозь листву просвечивают языки пламени. Загорелись, видно, ягельники.

— Вода! — вскрикивает Кымыургин.

Вот так диво!

Прозрачная речка струится среди ольховника. Вижу песчаное дно в блестках слюды. Олени сбегают в воду и жадно пьют. Речка неглубокая, по брюхо животным. Не остановит ли она огонь?

Плашмя падаю в речку, окуная лицо в прохладную влагу. Как приятна вода в дымном пекле пожара! Рядом фыркает Костя, смывая копоть с почерневшего лица. Кымыургин и Афанасий торопливо подтягивают вьюки.

Прохлаждаться нельзя. Дым чернеет, словно наливается тушью. Сумерки сгущаются в ночь, хотя часы показывают полдень. Там, где горит тайга, полыхает багровое зарево, кровавыми бликами раскрашивая чернеющие тучи дыма. Желтые языки огня пляшут близко за кустами, просвечивая сквозь листву.

Выбираемся на противоположный берег, спотыкаемся во мраке. Очутились в лиственничной тайге. Огнезарные туманности освещают беспросветную пелену, заслонившую солнце.

И вдруг яркий багровый свет заливает все вокруг. Огненная стена с оглушительным ревом поднимается за рекой. Огонь пожирает тайгу, растекаясь вдоль русла. Падают горящие стволы, взлетают ветви, объятые пламенем. Река шипит, окутанная паром и дымом. Клубящиеся огненные вихри с грозным шумом перелетают реку, поджигая лиственницы.

Над головами с треском лопаются раскаленные головни, рассыпаясь тлеющими угольями.

Не забыть этой страшной картины. Обезумевшие олени с налитыми кровью-глазами мечутся, встают на дыбы, падают, запутавшись в упряжи. Шумящими факелами горят лиственницы справа и слева от нас, опаляя нестерпимым жаром.

— А черт!.. Костя, что делать?!

Вижу Кымыургина. Освещенный красноватым заревом, черный от копоти, в обгорелой куртке, он кричит, размахивая ножом:

— Гореть будем! Вьюки бросать надо!

Не вырваться с тяжелым караваном из огненного кольца. Выхватывая ножи, прыгаем в гущу оленей. Режем, режем ремни, сбрасываем седла и вьюки… Олени, освобожденные от пут, уносятся вверх по склону.

Устремляемся сквозь пылающую тайгу вслед за оленями, оставляя позади груду тлеющих седел и вьюков. Перепрыгиваем через огненные языки, проваливаемся в ямы, наполненные горячей золой, тушим на бегу друг у друга одежду.

Куда, сколько времени бежали — никто не помнит. Очнулись на осыпи. Лежим на горячих камнях, задыхаясь, точно рыбы, выброшенные на берег. Распадок, окутанный багровым дымом, остался внизу.

Впереди еще один переход — перед нами осыпь — свободный путь к вершине… Но где взять силы?

Глава 2. В ОРЛИНОМ ГНЕЗДЕ

В жизни человека не все сбывается, что он задумывает, о чем мечтает. В тайге, объятой пламенем, мы потеряли походное снаряжение и продовольствие.

Но главное было сделано: Ромул успел вывести олений табун из горящей тайги на склоны Синего хребта.

Пожар не пошел дальше предгорий — безлесные склоны остановили огонь. Тайга выгорела лишь в широком межгорном понижении, и черные распадки, и обуглившиеся сопки чуть дымились вдали. Обширная гарь отрезала Синий хребет от далекого Омолона.

В сутолоке пожара уцелел лишь один вьюк. Ездовые олени вырвались из огненного кольца, догнали табун, и пастухи тотчас изловили одинокого завьюченного оленя. Мягкий вьюк хорошо лежал на седле и не упал во время скачки. Олень вынес из огня большую палатку, медный чайник, ведро и торбу с плиточным чаем. Это было все, что осталось от нашего богатого каравана.

На себе пастухи вынесли топоры, два винчестера, мой морской бинокль и боеприпасы в патронных поясах. Во вьюках сгорел любимый рюкзак, пропала сумка с дневником. Уцелели только вещи, что были на мне: карабин, обойма патронов и подарок Марии — портрет с девизом Кошута. Портрет я хранил в непромокаемом кармане на груди и пронес свой талисман сквозь все испытания.

Часто теперь вытаскиваю портрет. С акварели смотрит нежное, задумчивое лицо Елены Контемирской. Но глаза… родные, ясные глаза Марии. Где ты сейчас, куда унесла живое сердце?

Единственная наша палатка приютилась на дне широкой долины и кажется пылинкой среди причудливых пиков. Рядом бежит прозрачная, как слеза, горная речка. На дне играет каждый камешек. На отмелях, усыпанных голубой галькой, цветут полярные маки, все русло утопает в зелени приземистых ивовых кустарников. На речных террасах пестрят альпийские луга, а выше, на склонах, белеют ковры ягельников.

Хорошо в этих пустынных солнечных долинах, среди молчаливых вершин. Ни комаров, ни мошкары; олени мирно пасутся, объедая сочную листву ивняков. Весь табун как на ладони. А воздух! Вдыхаешь и вдыхаешь во всю грудь, без устали.

У палатки веселье. Все собрались вокруг ведра с дымящейся ухой. Пинэтаун сдобрил ее диким луком и пахучей горной петрушкой. У каждого в руках самодельные плошки из бересты и черпаки, вырезанные из дерева. Ведь жизнь на Синем хребте нам приходится начинать, как робинзонам.

Ох и вкусна уха из хариусов!..

В речках тут полно форелей. Они собираются в неглубоких омутах стаями, и мы наловчились добывать их, швыряем в воду огромные булыжники и собираем обильную жатву. Вероятно, так первобытные люди глушили рыбу.

На второе у нас жирная оленина, а на третье гора голубики, пахнущей лесом, крупной и сочной, как виноград. Нет ни сухарей, ни лепешек, ни соли. Но никто не замечает этого.

Вспоминаем треволнения похода сквозь огненную тайгу. Ромул страшно встревожился, когда бегущий табун догнали ездовые олени без вьюков и седел, с опаленной шерстью, покрытые копотью. Пинэтаун с молодым пастухом ускакали обратно в дымное пекло искать пропавших людей. Ромул с оставшимися пастухами продолжали гнать табун к спасительным склонам Синего хребта.

Пинэтаун размахивает черпаком и, вытаращив глаза, рассказывает под взрывы смеха:

— Идут черные, злые, сапоги стучат — твердые, что железо. Костя ругается — далеко слышно. У Вадима борода сгорела, совсем маленькая, кривая стала. Самый злой Кымыургин, ровдужные штаны сильно высохли, хрустят, когда шагает, — кабанг… кабанг!..