Жозеф Кессель - Всадники Страница 66

Серех провела кончиком косы по руке саиса и прошептала:

— Мы будем торговать только так, как будешь приказывать ты.

Мокки облокотился на серого мула. У него заболела голова.

— Хорошо, — наконец промолвил он глухо, — ты поведешь караван.

Затем, не говоря ни слова, он навьючил покупки на животное. Серех стала напевать одну из песен кочевников.

— Теперь ты счастлив, большой саис? — спросила она, наконец.

— Да, — ответил Мокки.

Он лгал. Он ненавидел себя за свое решение, хотя оно было вынужденным. Или нет? Сам ли он виноват в этом? Серех виновата? Он ничего больше не понимал.

Бача, который разносил чай, заметил, что человек, ставший, из-за своего выигрыша, героем дня в Бамьяне, упал на курпачи и лежит не двигаясь, мертвенно-бледный. Перепугавшись, он бросился к нему, опустился на колени и приподняв голову больного, поднес пиалу к его губам.

— Еще, — прошептал Урос, не открывая глаз, и протянул руку к чайнику.

— Клянусь Пророком, — запричитал бача, — я сейчас же побегу и приведу сюда нашего лекаря, так быстро, как только смогу!

Лекарь оказался полным человеком с дружелюбным ровным голосом. Уже на пороге он почувствовал запах гниения, который распространяла рана. Лекарь быстро взглянул на перебинтованную ногу и грязные бинты, а затем, повернувшись к бача, сказал:

— Быстро, мой мальчик, принеси сюда горячей воды, несколько чистых полотенец, и крепкие, ровные палки.

— Благодарю тебя, знающий человек, — прошептал пересохшими губами Урос. — Скажи, можешь ли ты помочь мне?

— Я спрошу твою рану, — ответил тот, — и если она мне ответит, я все сделаю по ее совету.

Он наклонил свою круглую голову, в вышитой золотом тюбетейке, над раной Уроса и долго ее осматривал:

— Ах, сын мой, — воскликнул он наконец, — почему ты не обращался лучшим образом с такой верной и необходимой частью тела? Теперь ей нужен долгий покой и постоянная забота.

— Это невозможно. Я должен сегодня же ехать дальше, — ответил на это Урос.

Маленькие, умные глаза, внимательно посмотрели на него из-за толстых стекол очков.

— Так, так… Похоже, ты играешь со своей ногой, словно речь идет о бое баранов! Но я тебя предупреждаю, здесь игра идет не на деньги!

— Все равно ставки оправданны, — сказал Урос.

— Хорошо, если так, — ответил толстяк лекарь.

Он бросил несколько горстей сухих трав в кипяток, который ему принес бача, тщательно вымыл рану и обмотал ее полотенцем, на которое до этого, нанес какую-то мазь. Наконец он плотно привязал и палки. Руки у него были легкие и умелые.

— Все. Теперь ты можешь быть спокоен до утра, сын мой. Но только если не сдвинуться палки. Ну, а потом… сказать по правде, я советую тебе приготовится к худшему.

— Благодарю тебя, мудрый человек, — произнес Урос, — а особенно благодарю тебя за твою честность.

Он кивнул в сторону лежащих на топчане денег и добавил:

— Пожалуйста, возьми столько, сколько я тебе должен. Я никогда не смогу расплатиться с тобой за твою помощь.

Лекарь взял из стопки одну единственную купюру и спросил:

— Эта гора денег здесь, это тоже игра на проверку человеческой прочности?

— Можно сказать и так…

Глаза из-под очков посмотрели на него очень внимательно.

— Ты странный, чрезвычайно странный человек, — наконец вынес свой вердикт лекарь. — Редкий и очень опасный.

Тихими шагами он вышел из комнаты.

Когда Мокки вернулся с базара, Урос сидел прямо, прислонившись спиной к стене. Саис вопросительно уставился на пустое место у подушки.

— Не беспокойся, деньги в сохранности, — сказал ему Урос.

Он распахнул чапан: на его амулете висели два, крепко пришнурованных, небольших пакета.

— Завещание и деньги.

Он запахнул чапан, затянул пояс. В этот момент Мокки заметил на поясе кинжал.

— А его я купил сам, — сказал Урос, словно умел читать мысли. — Но принес ли ты все, что нужно?

— Все, — ответил Мокки.

— Хорошо, тогда приведи Джехола сюда. Мы уезжаем.

Дорога проходила у подножия скалы. Тысячи гротов, — когда-то в древности вытесанные буддистскими монахами, — казались ячейками одной, гигантской, пчелиной соты.

Серех шла позади Джехола и серый мул брел рядом с ней. Опустив голову, задумчиво смотрела она себе под ноги. Три дня и три ночи еще есть у них, чтобы убить Уроса… Дольше в пути они не будут… Как же это должно произойти? И главное — когда?

«Ни в первый день и не в последний, — размышляла она. — А то могут остаться недвусмысленные следы. Пятна на шее или удар ножом в спину, это слишком явно, а в этой долине и возле Майманы еще и слишком опасно. Внизу его знает каждый, а после боя баранов и здесь тоже. Значит не этой ночью и не последней, а завтра. Да, завтра. А что если представить все, как несчастный случай? В его состоянии это смотрелось бы естественно, и никто не посмел бы заподозрить его слуг. Кто в Бамьяне или Маймане сможет обвинить Мокки, преданного, честного слугу и попытаться оспорить завещание? Никто! Да… Три ночи и три дня… И нужно придумать, как?»

Внезапно серый мул встал. Серех наткнулась на него и взглянула вперед.

Джехол остановился тоже, заметив, как к ним приближается большое облако пыли.

«Еще один караван пуштунов» — испуганно подумала она, и еще раз вспомнила о той встрече на высокогорной дороге.

Тут раздались выстрелы. Люди и животные, которые шли вместе с ними в одну сторону, все в страхе бросились прочь, в кусты и поля.

— Иди и посмотри что там, — приказал Урос Мокки.

Мокки молча повиновался. Сгорбившись, побежал он вперед.

Прогремел еще один ружейный залп. От волнения Серех не находила себе места. А если это ссора между двумя враждующими племенами? Война? И они убьют его… ранят?

И только он будет в этом виноват, этот человек, гордо сидящий на лошади, на которую у него нет больше никакого права!

Наконец она вздохнула с облегчением. Мокки выскочил из рыжего облака невредимым и закричал им:

— Ничего страшного! Это свадьба… жених едет забирать невесту из чалеба, там внизу!

Урос оглянулся на долину между дорогой и рекой. Далеко внизу стояло красивое здание… Его высокие, выбеленные стены с бессчетными башнями, возносились над крышами конюшен, хижин, и разных построек которые теснились поближе к господскому дому, и в которых жили слуги, садовники, крестьяне и ремесленники. Крепость, замок и жилой дом одновременно, он выглядел словно белый остров посреди моря зелени. Его прочные стены говорили о богатстве, гордости и порядке.