Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1 Страница 69

Субсидий, которые французский король по глупости выплачивал ему, явно недоставало, и он настолько отягощал своих подданных налогами и повинностями, что сей терпеливый народ, дойдя до крайности, обратился в Вецларскую Палату, которая заставила герцога переменить управление. Он взял себе в жёны дочь маркграфа Байрейтского, самую совершенную из немецких принцесс. Когда я был в Штутгарте, она уже уехала искать убежища у своего отца после вопиющего оскорбления от недостойного супруга. Напрасно говорили, будто она покинула мужа, не в силах переносить его измены.

Отобедав один у себя в комнате и совершив туалет, я поехал в оперу, которая была открыта для публики за счёт герцога и помещалась в нарочито построенном прекрасном здании. Сам государь сидел перед оркестром в окружении своего блестящего двора. Я занял одну из первых лож и с отменным удовольствием выслушал музыкальный пассаж, исполненный знаменитой Жюмеллой. Из-за моего незнания обычаев мелких немецких дворов случилось так, что я стал аплодировать арии, превосходно спетой одним из кастратов. Через минуту в моей ложе появилась какая-то личность и обратилась ко мне в неучтивом тоне, на что я мог отвечать лишь “нихтферштанд”.

Он исчез, но в скором времени пришёл офицер и на превосходном французском языке объяснил, что в присутствии монарха аплодировать запрещено.

— Прекрасно, сударь, я приеду, когда Его Высочества не будет в театре, потому что, если ария доставляет мне удовольствие, я не могу удержаться от аплодисментов.

За сим я велел подать мой экипаж, но когда уже садился в него, подошёл тот же офицер и сказал, что герцог желает видеть меня. Я последовал за ним.

— Так это вы — господин Казанова? - Да, монсеньор.

— Откуда вы едете?

— Из Кёльна.

— И впервые в Штутгарте?

— Да, монсеньор.

— Сколь долго вы пробудете здесь?

— Пять или шесть дней, с позволения Вашего Высочества.

— Оставайтесь сколько угодно. Вам будет позволено хлопать в ладоши.

— Не премину воспользоваться милостивым разрешением, монсеньор.

Я присел на банкетку, и всё общество вновь обратило своё внимание к сцене. После следующей арии герцог зааплодировал, и все придворные поспешили последовать за ним. Я же, найдя исполнение вполне посредственным, сидел не двигаясь — у каждого свой вкус. По окончании балета герцог поднялся в ложу фаворитки, поцеловал ей руку и отбыл. Один из офицеров, оказавшийся рядом со мной и не подозревавший о моем знакомстве с Гарделлой, сказал, что это сама “мадам”, и поскольку я имел честь разговаривать с государем, то могу войти в её ложу и быть допущенным к руке.

Я едва удержался от смеха и по непостижимому капризу ответил ему, что она моя родственница, а посему можно обойтись и без целования рук. Едва были произнесены эти слова, как я понял, что следовало бы прикусить язык, поскольку сия неуклюжая выдумка могла быть чревата одними лишь неприятностями. Однако мне суждено было совершать в Штутгарте только величайшие промахи. Офицер, казалось, удивился моему ответу и, откланявшись, пошёл в ложу фаворитки сообщить о моём присутствии. Гарделла повернулась в .мою сторону и сделала знак веером. Я поспешил отозваться на её призыв, смеясь про себя над той глупой ролью, которая мне предстояла. Как только я вошёл, она милостиво протянула мне руку, и я, склонившись, обратился к ней как к кузине.

— Вы представились герцогу моим кузеном?

— Нет.

— Прекрасно, я займусь этим, а пока приглашаю вас назавтра обедать.

Она уехала, а я отправился с визитами к танцовщицам. Бинетти, одна из самых старинных моих приятельниц, была вне себя от радости и потребовала, чтобы я ежедневно обедал у неё. Курц — прекрасный скрипач и мой сотоварищ по оркестру Св.Самюэля — представил меня своей дочери, блиставшей красотой, и назидательно заявил: “А это не для герцога, он её никогда не получит”.

Добряк не был пророком — в скором времени она всё-таки досталась господину и подарила ему двух куколок.

Потом я увидел малютку Вулькани, знакомую мне ещё по Дрездену. Она немало удивила меня, представив своего мужа, бросившегося мне на шею. Им оказался Балетти, брат моей изменницы, юноша, одарённый многими талантами, к которому я питал бесконечную привязанность.

На следующий день я весело отобедал у фаворитки, и она сказала, что ещё не видела герцога и не знает, как он примет мою шутку, но что её матери все это показалось весьма неуместным. Сия последняя, рожденная в бедности, почитала величайшей честью для дочери быть метрессой герцога, и моё родство уже представлялось ей тёмным пятном. Она имела наглость заявить, что её родители никогда не были комедиантами. Но если она считала сие занятие позорным, то отнюдь не догадывалась, насколько хуже опуститься до него, чем подняться из низов. Не обладая терпеливым характером, я справился о здравии её сестры, и она не могла ответить мне не чем иным, как гримасой неудовольствия.

А эта сестра была слепой и просила милостыню на одном из венецианских мостов.

Проведя день с отменной весёлостью в обществе сей фаворитки, я покинул её, обещав приехать на следующий день к завтраку, но при выходе швейцар объявил мне, чтобы я более не являлся в этот дом. Он не пожелал объяснить, от кого исходит таковое распоряжение. Тут я понял, что было бы лучше придержать язык, а сей удар исходил скорее всего от матери, хотя и дочь могла быть к нему причастна, ведь она оставалась ещё хорошей лицедейкой и умела скрывать своё неудовольствие.

Я был зол на самого себя и возвратился в дурном расположении духа. При более разумном поведении мне не пришлось бы сносить оскорбления жалкой наложницы. Если бы не моё обещание Бинетти обедать у неё на следующий день, я без промедления сел бы в почтовую карету и тем избег бы всех неприятностей, ожидавших меня в этом несчастном городе.

Бинетти жила у австрийского посланника, который был её любовником. Занимаемая ею часть дома выходила на городскую стену, и это обстоятельство заслуживает упоминания. Я обедал наедине со своей милой соотечественницей, и если бы в ту минуту мог влюбиться, то наша старинная нежность, конечно, возобновилась бы, поелику я ни в малейшей степени не изменился, а она много приобрела по части галантного обхождения.

Посланец венского двора отличался щедростью и снисходительностью, в противоположность её мужу, субъекту самого дурного поведения, который, впрочем, уже разъехался с нею. Мы провели восхитительный день, вспоминая прежние времена. Меня ничто не удерживало в Вюртемберге, и я решил выехать на следующий день в пять часов утра. Но вот что случилось далее.