Эдуард Хруцкий - ИСКАТЕЛЬ.1980.ВЫПУСК №3 Страница 7

— Киндлус оформлял бумаги и получал деньги; у него их принимали сотрудники, ехавшие в уезд. Секретарша Марта Мете печатала приказы о командировке и документы. Инкассатор Магнус должен был ехать на этой машине.

― Любопытно. Почему же он остался?

― Магнус спортсмен, играет в баскет за сборную города. Остался по просьбе спортобщества — в тот день был отборочный матч перед первой спартакиадой республики.

— Послушайте, Рудди, вы все время называете цифру двенадцать, а пока я вижу лишь одиннадцать фигурантов по делу.

― Двенадцать. — Куккер усмехнулся. — Я не ошибся. Именно двенадцать. О поездке знал человек из спортобщества.

― Кто?

— Тренер.

— Откуда вы знаете?

― Он позвонил замнаркому и просил освободить Магнуса от поездки в уезд.

― Кто тренер?

― Пауль Калле.

― Что известно о нем?

— Профессионал. Я его знаю. Человек, всю свою жизнь любивший свои мышцы. Да… Я понимаю, что вы хотите спросить, капитан. При немцах он тренировал гимназическую команду.

«Как сложно все, — подумал Эвальд. — В армии все просто, а здесь оккупация, практически неизвестность. Политики, ставшие бандитами, спортсмены-профессионалы вне политики. Каша».

― Ну что же делать будем?

― Подождите. Я знаю Калле. Он действительно вне политики. В 1942 году он долго объяснял мне, что спорт и искусство стоят вне общественной жизни…

― Искусство ради искусства, и спорт ради спорта?

— Немножко не так. У него теория более стройная. Спорт делает человека физически красивым, а искусство красит душу, создает особый внутренний мир, уберечь который от внешних посягательств помогает сила.

— Чушь какая-то. Симбиоз Ницше и раннего Вольтера.

— Что вы сказали, капитан?

― Ничего, это я пытаюсь обосновать его философскую плат форму.

― Я слабо в этом разбираюсь, капитан, но Калле, насколько я знаю, вел себя всегда одинаково.

― То-то и оно, Рудди, то-то и оно. — Эвальд встал, потянулся. — Надо заменить диван, чертовы пружины скоро сломают мне ребра.

― Легче поймать Юхансена и спать потом дома, чем у хозяйственников наркомата получить что-нибудь путное.

― Меня, Рудди, всегда интересовали только легкие пути к личному комфорту, так что ваш совет принят. Но давайте вернемся к нашему разговору. Так кто же из этой четверки внушает вам подозрение?

― Все.

― То есть?

― Любой из них мог умышленно сообщить об отправке денег или проговориться случайно.

― А вы не считаете возможным, что был кто-то пятый?

― Безусловно. Мог быть и пятый. Возможно, что он даже существует, но на него мы выйдем только через эту четверку.

― Разумно. Давайте вызывать.

― Уже.

― Что уже?

― Я допросил Киндлуса и Марту Мете. Вот протоколы допроса, выписки из личного дела и служебные характеристики.

― А  что же Магнус?

― Я не застал его. Он на стадионе, сегодня ответственная тренировка.

― Понятно, видимо, Калле тоже там?

― Безусловно.

― Что ж, я быстро просмотрю это, — Эвальд хлопнул ладонью по протоколам, — и едем в спортклуб. Это далеко?

― Семь минут ходьбы.

— Прекрасно. Не надо будет клянчить машину.

К протоколу допроса Киндлуса была приложена справка о том, сколько раз и какие суммы готовил старший экономист к отправке. В этот уезд деньги отправлялись шесть раз, причем суммы были значительно крупнее. Показания секретарши уместились на одной страничке протокола. Да, она действительно печатала приказ и документы, но никому не говорила об этом. В ее характеристике имелся абзац, прочитав который Эвальд понял, что этот человек передать сведения не мог. Родители Марты были зверски убиты буржуазными националистами в декабре 1944 года.

Покупателей сегодня было мало. Впрочем, немного их было и вчера, и неделю назад. Антикварный магазин на улице Виру был заставлен антиквариатом. Огромные люстры свисали с потолка, словно сказочные плоды из хрусталя, богемского и венецианского стекла и бронзы. Полки ломились от бронзы и чугунного литья. Бой часов разносился в соседние переулки. Торговый зал наполняли звуки менуэтов, хрипловатые переливы старинных курантов, тиканье и шипение.

Через каждый час директор выходил из своего кабинета, осматривал всю эту никому не нужную красоту и, тяжело вздохнув, возвращался обратно. С утра в комнате приемщиков стояла огромная толпа народа, а покупателей почти не было. Да и кому сейчас нужны все эти прекрасные вещи. Деньги — вот что главное. С ними можно пойти на рынок и купить масло, домашнюю колбасу, яйца, самогон. Теперь вещи покупали хуторяне. Они долго и придирчиво, как раньше коров, осматривали люстры из розоватого венецианского стекла и настольные часы знаменитых английских мастеров… Рассчитывались они долго и неохотно, мусоля измятые рубли, трешки, тридцатки.

Покупали они и золото, украшения, карманные часы с музыкой, цепочки.

Но ювелирная витрина пополнялась ежедневно. Скупщики золота не могли пожаловаться на недостаток клиентуры. Ежедневно по вечерам директор спрашивал продавщицу Лину.

— Как наши монстры?

— На месте, — улыбалась она.

— Несите в сейф.

Каждый вечер, вот уже много месяцев подряд, он запирал в сейф два тяжелых золотых портсигара с бриллиантовыми монограммами. На одном мелкие алмазы причудливо сплетались в якорь, на крышке второго удобно расположились голова лошади и подкова.

Хуторяне частенько рассматривали их, но цена… Якорь стоил тридцать две тысячи, талисман счастья несколько дешевле — всего двадцать одну.

Это случилось перед самым обеденным перерывом. В магазин вошел высокий мужчина в сером спортивном пиджаке из твида, бриджах и сапогах с пряжками на голенищах. Он подошел к витрине ювелирного отдела и отрывисто скомандовал.

― Покажите.

― Что именно, гражданин? — кокетливо пропела Лина.

― Портсигар.

― Какой?

― Оба. Впрочем, не надо. Выпишите сразу.

Он взял квитанции и подошел к кассе. Лина видела, как он начал доставать из карманов пачки денег.

Она так и не поняла, что произошло. Кассирша Берта Лазаревна вскрикнула.

— А-а-а… Это он… Скорее… Это он!..

Неизвестный схватил деньги. Бумажки посыпались на пол, но он, не обращая на них внимания, выбежал из магазина. Лина надавила кнопку. В магазине взвыла сирена.

― Значит, так, — сказал Соснин, — первое, что вы сделаете, — немедленно успокойтесь. Давайте выпьем чаю. Я, знаете ли, москвич, чай — наш национальный напиток.

― Я тоже москвичка, — с трудом произнесла Берта Лазаревна.