Борис Солоневич - Рука адмирала Страница 7

„Братва! Богом заклинаю, ежли повстречаете кого с офицеров, скажите ему, что тайна на руке адмирала“…

Он, видать, хотел еще что то крикнуть, да тут ребята дали залп.

Почему, да отчего шлепнули того матроса

— неизвестно. Только жид-чекист перед расстрелом кричал ему какую то фамилию — похожую не то на дерево, не то на деревню.

Вот и все. Что было потом — дядя не знает — он с Красной Армией ушел.

Дядю своего я очень любила и решилась его просьбу сполнить. Он про старых офицеров дома по вечерам много чего хорошего говорил, так что я и нишу вам: может, вам пригодится. Только очень прошу вас, товарищ офицер, сжечь этое письмо и никому про него не говорить!

Остаюсь с комсомольским приветом, Н.

Москва, 5 июля 1938 г.».

Когда Сережа кончил, Николай одобрительно крякнул.

— Правильно. Быть тебе, Офсайд Иванович, хорошим инженером: память у тебя что надо: много лучше мозгов… Ну, ну не ерепенься: я так — шутя. А теперь давайте разбирать по косточкам это письмо. С ним, по моему, может быть три варианта. Оно — или шутка, или провокация, или правда. Но кому надо было бы старика ВАП'а разыгрывать? Никакого толка с этого не видно. Что смешного мог бы ВАП сделать, получив такое письмо? Нет, ученики такую штуку придумывать бы не стали. Как по твоему, Ирма?

Моряк вытер тыльной стороной ладони пот со лба и вопросительно поглядел на девушку.

— Тут шуткой никак не пахнет. С этим и я согласна. Продолжай, Ника… Но, подожди минутку… Эта сумка все выскальзывает из под головы, а если мне в волосы песок заберется — я буду несчастнейшей из женщин…

— А ты, Ирмочка, побрейся, лукаво предложил студент. И в баню часто ходить не надо будет, и песка бояться, и шикозно выйдет — страсть!

— Иди ты, Сережа, к чорту с такими советами, возмутился Николай. Такие роскошные косы… Да если Ирмочка острижется, я… я… Моряк не находил слов для выражения своих чувств.

— Да не волнуйся, Ника. Я ведь — не комсомолка — «своя в доску, юбка в полоску». Я ценю то женственное, что нам дано от Бога…

— Ишь ты, как наша врачиха мудрено заговорила? А почему это, скажи на милость, мы, мужчины, не должны тоже наше мужественное, дан-но-е нам от Бо-га, ценить? А? Почему это мы бреемся? Вы, бабы, небось, не возражаете?

— Да как сказать? отозвалась девушка. Иным мужчинам борода и усы очень идут. Попробовал бы, например, Зевса обрить!..

Все засмеялись.

— Вот это верно… А Нике русская богатырская борода очень бы, вероятно, подошла! А в супружеском деле, если муж жену за волосы потаскает, то потом она его за бороду… Вот и квиты!

— Ну, и понятия у тебя о браке!.. Слушай, Коля, дай ка я тебе на ноги голову положу? Нет возражений?

— Вот это так ловко, в восторге воскликнул футболист. Жениха в виде подушки приспособить!.. Ай да Ирма! Да ведь это по диамату[12] называется «эксплоатация человека человеком»!

— А если человек не возражает? Юноша фыркнул.

— Еще бы, хотел бы я видеть, кто бы тут возражал… Аж завидно.

— А ты не завидуй. Заведи себе зазнобушку и будь ей подушкой. И все довольны будут.

— Ладно… Рассказывай… Не родилась еще та девица заколдованная ни в боярском роду, ни в купеческом… Пока мое сердце — знойный Гренландский ледник.

— А вдруг там вулкан страстей откроется? лукаво взглянула на него девушка. Смотри, Сережа, не зарекайся. От биологии никуда не уйдешь. А тебе как раз влюбляться пора!

— Чтобы таким обалделым, как Николка, стать? Да ни в жисть!

— Уж будто бы ты никогда не влюбляешься?

— Я то? Хронически! Признаться, я, собственно, не влюбленным никогда и не бываю. У нас там рядом — общежитие студенток. Так что девчат — невпроворот. А ведь сердце не камень… То есть, не подумайте дурного — не у меня, избави Боже! У меня — кррррмень. А у девчат… Но это так себе: просто — легкий флирт. Знаешь, по поговорке — «сороку убей, ворону убей. Руку набьешь—.сокола убьешь»… Пустяки!.. Чтобы сердце не заржавело! Но чтобы до подушки для кос доходить — до такого унижения я еще не дожил… Моряк опять рассердился.

— Вот, чорт футбольный… Когда ты угомонишься?

— А в гробу…

— Ну тебя! Давайте, ребята, посерьезнее!

— Да это же вы там сами воркуете, от дела отбиваете!

— Фу… Моряк угрожающе приподнялся на локте.

— Ну не буду, не буду больше, адмирал. Ей Богу…

— Ладно. Смотри у меня!.. Итак, как я вижу, против моего перваго вывода, что тут шуткой не пахнет — возражений нет? Нет? Ну, и ладно. Теперь второе: провокация. На это, по правде сказать, больше похоже. Возьмем прежде всего — откуда какой то комсомолке знать, что ВАП — бывший офицер?

— Ну это ты, Коля, зря придираешься. Да любой старый солдат на улице переодетого офицера по выправке, по манерам узнает… Мой отец, например, только военный врач был — так и то в нем всю жизнь военного узнавали… А тут — боевой полковник… Да многие и вообще об этом знали… Нет, в этом большой загадочности нет. И в этом провокации искать, по моему, нечего, и для такого диагноза данных нет… Лучше прямо будем считать, что это письмо — правдиво и от этого танцовать…

— Потанцовать бы не плохо, мечтательно отозвался студент, но моряк сразу же прижал его «уклон».

— Стоп! Заткнись, засохни, Дон-Жуан футбольный! Тут о серьезном говорят… Ну, ладно — я согласен с такой отправной точкой: письмо — правда. Тогда прежде всего ясно, что слова, сказанные перед смертью — никак не шутка и не ерунда. И на бред раненого непохоже. Очевидно, что матрос не хотел в чем то сознаться перед ВЧК. Значит, что то есть! И что то важное. Это важное перешло к нам от матроса через пьяницу «дядю», неизвестную комсомолку и потом ВАП'а. Так сказать — по наследству. И от этого наследства мы морально отказываться не имеем права: приказ, так сказать, «с того света».

— Правильно, Колич! Ну, а как насчет самой фразы «тайна на руке адмирала»?

— Тут я — «пасс». Не хватило времени обмозговать.

— Эх ты! А еще сам в красном адмиральском чине. А я вот обмозговал.

— Ты, Сережка? Ну, выкладывай. «Ум — хорошо, а полтора — и того лучше». Только разве у тебя есть такие органы, которые о чем либо, кроме футбола, да сопротивления материалов думают?

— Ах ты, чорт морской! Спрятался, трус, под золотые косы и еще издевается над бедными холостяками. Вот свинтус!

— Ну, ну, не сердись, футбольное мясо. Это ведь я — «любя».

— Ну, то — то же!

Студент приподнялся и охватил колени руками. Его всегда веселое лицо сделалось непривычно серьезным.