Иван Кудинов - Подлипка течет в океан Страница 7

— Кто? — спросил Ленька.

— Гоголи.

— Где, вон те, что ли?

И правда, вдоль противоположного берега к сухим зарослям прошлогоднего камыша плыли утки. Но это были обыкновенные домашние утки. И Ленька презрительно рассмеялся:

— Ха, нашел гоголей!

Тим покраснел, нахмурился и, оправдываясь, сказал:

— Да я что, я ведь ничего… Я думал, что гоголи. Издалека разве поймешь…

— А чего тут понимать, — безжалостно насмехался Ленька. — Пошире глаза открой, так и увидишь. Ладно, жди своих гоголей, а я пойду. Мне некогда. Во, смотри! — сказал он с издевкой. — Обратно плывут твои гоголи.

И, сплюнув сквозь зубы, быстро зашагал по косогору к поселку.

У Тима защипало в носу, так ему стало обидно, и слезы на глаза навернулись. Но он сдержался и не заплакал. И крикнул вдогонку:

— Ну и уходи! Пожалуйста. Обойдусь без тебя.

И вздрогнул от неожиданности: прямо как с неба свалившись, перед ним стоял Половинкин. Он смотрел на Тима в упор и во весь рот улыбался.

— Чего это ты разоряешься?

— Ничего, — буркнул Тим. Он стоял, не поднимая глаз, и потому видел только кирзовые в ошметках застаревшей грязи сапоги Половинкина да пузырем вздувшиеся на его коленях брюки.

— Не поладили? — поинтересовался Половинкин и положил тяжелую, будто каменную ладонь на плечо Тиму. Тим попытался вывернуться, но не тут-то было, рука Половинкина сделалась еще тяжелей и прямо давила, прижимала его к земле.

— Что это ты на меня сычом смотришь? — говорил между тем Половинкин, хотя Тим и вовсе на него не смотрел. — Брат, небось, настраивает против меня? Такой, мол, сякой Половинкин…

— Никто меня не настраивает, — сказал Тим, освободившись, наконец, из-под руки Половинкина и отступив на шаг в сторону.

— А вот если я твоему брату при случае по шее за такие штуки надаю? А?

«Он тебе скорее надает», — подумал Тим, но промолчал, понимая, что в данном случае самое благоразумное молчать.

А Половинкин так и зашелся в смехе, так и затрясся весь, и лицо его сделалось багровым.

— Не бойсь! — сказал он, вытирая рукой глаза. — Половинкин не такой. Понял? Так и брату своему скажи. Мол, Половинкин так и сяк… Славный в общем парень! Не веришь? Ты любишь машины? — вдруг спросил он. — Приходи как-нибудь в мастерскую, покатаю тебя. С ветерком. На легковой. А хошь, на тракторе… С грохотом.

— Не хочу, — еще ниже наклонил голову Тим.

— Ну и дурак! — сказал Половинкин. — Не понимаешь, значит, ничего. А я насквозь тебя вижу. И брата твоего, глухого, тоже насквозь вижу. Не веришь?

Тим опять промолчал.

— Да я, может, самый добрый на свете… А? — Тут он торопливо стал шарить по карманам; шарил, шарил и что-то, наконец, вытащил и протянул Тиму. — Вот! Угощайся. Бери, бери. Чего набычился? Бери, покуда я добрый.

И он прямо силой втолкнул Тиму в ладонь конфету и напоследок так сжал его плечо, что Тим сморщился и чуть не вскрикнул от боли. А Половинкин уже шел прочь, вдоль берега, весело насвистывая. Он прошел немного, оставляя за собой на песке глубокие безобразные следы, остановился, обернулся и крикнул:

— Так и скажи брату: Половинкин, мол, добрый. Так, мол, и сяк…

Фантик ему покажи.

И, зашагав дальше, во все горло запел:

Во поле березонька-а стояла-а, во поле кудрявая…

И-эх! Надаю березке я по шее,

Надаю, кудрявенькой, по шее…

Тим повертел в руках конфету в яркой обертке, поколебался с минуту, не зная, как ему поступить, потом решительно размахнулся и швырнул так, что конфета чуть не перелетела через реку, булькнув где-то у того берега… Вот и все! Тим облегченно вздохнул и побежал по косогору к поселку, все быстрее, быстрее. Дух у него перехватило.

6

Ждал Тим гостей, каждый день ходил к большому осокорю, подолгу смотрел в сторону юга — не появятся ли оттуда гоголи, — а всетаки не уследил, пропустил момент их прилета. Как-то вернулся он из школы, а брат встречает его еще у ворот и говорит:

— Ну, поздравляю тебя!

— С чем? — удивился Тим. Занятия в школе пока еще не кончились, день рождения у него давно уже прошел, так что и поздравлять его как будто не с чем. Андрей посмеивается.

— Явились гости. Гоголи прилетели.

— Правда? — обрадовался Тим. — Ты их видел? Ур-ра! Прилетели! — последнее слово он прокричал уже за воротами и в одно мгновенье очутился около Ленькиного дома. — Ле-ень, Леня, гоголи прилетели!

Я же говорил, прилетят, говорил, вот и прилетели.

Ссора была забыта, дружеские отношения восстановлены. Втроем они — Тим, Ленька и Андрей — отправились за крутой поворот, к большому осокорю. День был солнечный, и вода в реке просматривалась до самого дна, такая она была прозрачная. В одном месте Подлипка круто поворачивала, словно встретив на пути препятствие, и сразу за поворотом виднелся знакомый осокорь. Он стоял, окутанный каким-то прозрачным зеленоватым туманом, и оттого казался еще раскидистее и мощнее. Но когда подошли ближе, поняли, что никакой это не туман, а просто распустились и зазеленели листья. Берег тут пологий, чистый, а с противоположной стороны — густые заросли камыша. Оттуда, из этих зарослей, и выплыло не-сколько гоголей, державшихся строго парами — важные белогрудые селезни и серенькие самки.

— Ух ты! — вырвалось у Тима — такими красивыми, необыкновенными показались ему эти птицы.

— Ну вот, — сказал Андрей, — прошу любить и жаловать. Это ваши друзья. Будьте и вы им друзьями.

Теперь Тим и Ленька не пропускали ни одного дня, хоть на минутку, да прибегут, посмотрят, что тут происходит. А гоголи в первый же день облюбовали дуплянку. Поначалу они с возможной осторожностью обследовали все вокруг и, кажется, остались вполне довольны. Хорошее, удобное место. Дерево стояло близко от воды. И дуплянка невысоко, но в то же время не очень низко, в самый раз. И камыши рядом.

Потом самка заглянула в дуплянку и опять осталась довольна.

Отверстие было свободное. И крыша над головой — это тоже кое-что да значит. Она что-то долго там сидела, в дуплянке, и оставшийся внизу, у самого берега, селезень нетерпеливо крутил большой черной головой и негодующе поблескивал круглым красноватым глазом.

«Крек!» — позвал он сердито: ну, чего, мол, ты там? «Крек-крек!» — отозвалась утка, высунув из дуплянки голову. Что, видно, на их языке означало: все хорошо, прекрасно, остаемся здесь.

Так вот и появились в Тимкиной дуплянке новоселы. Целыми днями хлопотали они, устраивая жилье. Целыми днями селезень, как ошалелый, носился над камышами, с размаху плюхался в реку и бил крыльями по воде. Самка все реже стала появляться, она отложила, наверно, яйца и высиживала птенцов. Нелегкое это дело. Попробуйка посиди целый день на одном месте, неподвижно. Все громче и громче, с каким-то даже непонятным отчаянием кричит и бьет крыльями по воде гоголь-самец. «Крек-крек! Где ты, почему не отзываешься?» — слышится в его настойчивом, тревожном голосе. И ребята вот уже много дней не видят утку. Что с ней? Непонятное происходит.