Михаил Федоров - Искатель, 2014 № 06 Страница 7

— Я и не отказываюсь от последствий, — произнес Михаил. — И я согласен платить алименты.

— Ты мне скажи, куда ты все эти тыщи спустил? — Иван Филатович ткнул в расписку. — Алименты он будет платить!

— Как, спустил?! — встрепенулся Михаил. — Да вам что же, Валентина Сергеевна не сказала про наши условия?

— Какие еще условия? — спросил Иван Филатович.

— Это залог с меня взяли, чтобы я потом женился. А никаких денег я не брал.

— Врешь, зятек, дорогой! — прямо вырвалось из Валентины Сергеевны. — Расписочка-то вот она, нотариально заверенная, между прочим, — покрутила бумажкой перед носом Михаила.

— Бр-р-р, — непонимающе замотал головой Иван Филатович. — Ты мне объясни, Михаил, что это?

— Пап, ну это документ настоящий. Они меня приперли к стенке. А что мне оставалось делать, либо женись, либо из школы выгонят.

— Дайте-ка, — Иван Филатович потянулся за распиской.

— На, смотри так, — отодвинула она руку с листком.

— Не вижу. Ближе!

— Ни за что, — спрятала расписку в сумочку.

— Вы что, не доверяете мне?

— А с какой стати я должна доверять! Вы что думаете, если на грудь эти побрякушки повесили, значит вам вера?

— Какие побрякушки?! — Иван Филатович глянул себе на грудь.

— Эти! Эти самые медяшки!

— Что?! Ну, уж это ты не трожь! Это все мое, кровное. Это на поле боя, — поднимаясь, налился кровью.

— А что?! Если ты такой дурак, пень старый. На твоих глазах внука оббирают, на улицу вышвыривают, а ты!

— Ты внука не припирай. Никто его не оббирает и на улицу не вышвыривает. Ты мою честь не трожь. Я тебя!

— Тише, тише, — попятилась Валентина Сергеевна. — Я на тебя управу найду. Я до Брежнева дойду!

— А ну, прочь! Управу она найдет! До Брежнева дойдет! Я тебя этими вот руками…

— Я не к Брежневу, я к Максякину пойду! — выпалила и хлопнула за собой дверью.

— Остудись, батя, — сказал сын набычившемуся отцу.

Подцыбин снова оказался около знакомого цековского дома. Нервно ходил по длинной асфальтовой дорожке, пересекавшей газон с зелеными фонтанчиками берез и поджидал Тамару-Два, которая должна была возвратиться из института. По лбу Михаила катились капельки пота, но он не замечал распаляющейся жары, потому что судорожно перебирал слова к предстоящему объяснению. В микрорайоне было пустынно в эти послеобеденные часы, когда черные «волги» еще не замелькали у подъездов, развозя со службы высокопоставленных пассажиров. Только ребятня небольшими стайками появилась уже во дворах. Совсем неожиданно со стороны метро увидел голубенькое платье Тамары.

— Ты что на улице ждешь? Папы дома еще нет.

— Я желал тэт-на-тэт с тобой поговорить.

— Конспирация? Ну пошли. На лавочку. Слушаю вас, синьор Помидор, — произнесла она, глядя на его красное от жары и волнения лицо.

— Видишь ли, Тома, скажу честно. Я тебе никогда не говорил о своих прошлых встречах с женщинами, считал, что это не надо делать. Да и вряд ли тебе это было бы интересно.

— Ну, как сказать, как сказать, — усмехнулась она.

— А сейчас понимаю, что мне надо было быть с тобой более откровенным.

— Напиши мемуары, как Казанова.

— Дело тут совсем в другом, — заметил Михаил.

— Это что, предисловие к твоему секрету? — насторожилась Тома.

— Увы, да. Одна моя знакомая дала о себе знать. И это может отразиться на нашей свадьбе.

— Та-ак, — протянула Тома. — Что же это все значит?

— Оказывается, она ждет ребенка… А я, честное слово, люблю только тебя.

Тамара покраснела:

— … На каком же она месяце?

— На шестом, — проговорил Подцыбин, глотая слова.

— И ты скрывал от меня?! — встала и решительно направилась к дому.

— Ничего не скрывал, так уж получилось, — бежал рядом Михаил. — Я и знать про нее забыл. Я и не предполагал…

Тамара резко остановилась:

— Подлец же ты, Мишка!

Сказала и пошла дальше.

Подцыбин не отставал:

— Написала мне. Я ответил, что люблю другую. Встреч больше не было. А теперь и сам не знаю, как быть.

Тома гордо вошла в подъезд и дверь захлопнулась перед носом Михаила. Процокала каблуками по кафельному полу к лифту, вдавила клавишу. Лифт тут же распахнулся. Постояла в нерешительности, оглянулась на любопытную бабку-консьержку в глубине холла и, как можно незаметнее, вернулась назад. Через стекло посмотрела на сутулую фигуру Михаила, обхватившего голову. Тихо вышла из подъезда и встала у него за спиной:

— Что же она, стерва, полгода ждала и молчала?

Он повернулся, не веря своим ушам.

— Понятно… Ну и какое же твое решение? — был следующий вопрос.

И тут же:

— Она что, угрожает тебе?

Словно очнулся:

— Они с матерью к моему начальству хотят идти!

— А ты?

— Пусть идут!

— И что будет?

— Выгонят, наверно.

— Ты что… — поправила себе челку, — Неужели ничего нельзя придумать?

— Не знаю.

— Пошли к отцу. Он скоро должен приехать, — твердо сказала она.

— А он будет ли со мной говорить? — спросил Подцыбин, входя в лифт.

Тома промолчала. Поднялись на лифте, вышли в городошный коридор, в котором стремительной битой налетел на дверь генеральской квартиры уже знакомый Михаилу краснощекий велосипедист-лихач.

— Ну, хулиган! — вырвалось у Тамары.

— Бог с ним, — проговорил Подцыбин.

— А папа ваш Иван Филатыч, не приехал разве? — встретила вопросом Нина Михайловна.

— Он будет к семи, — прошелестел Михаил.

— Мы пойдем ко мне, — сказала дочь матери, потащив Мишачка за рукав.

— Ответь мне на один вопрос, — проговорила она, усаживаясь напротив него в мягкое кресло. — У тебя будет ребенок. Какие же чувства испытываешь ты сейчас?

Подцыбин пожал плечами:

— …Дайте мне сначала посмотреть на него.

— Женись и все проблемы отпадут, — глянула вму в глаза прищуренным взглядом.

— Главная проблема, — сдавленно проговорил Михаил. — Не потерять тебя.

— Ты правду говоришь?

— Если мне не веришь…Если я тебе не нужен, так и скажи.

— Нет, не скажу.

Тома встала и вышла из комнаты.

Подцыбин чувствовал себя, как при переходе снежного карниза в горах, который чуть осел под тобой и вот-вот при следующем твоем шаге обрушится в бездну. По собственному скромному опыту знал, что в такие минуты иногда овладевает полнейшее спокойствие, человек как бы смиряется со своей судьбой: будь что будет, ничего не поделаешь. И с этой свободой от всякой ответственности за себя, за свою жизнь становится легко-легко на душе, и начинают привлекать внимание совершенно незначительные подробности окружающей обстановки: какой-нибудь камешек или льдина на краю обрыва, дохленький рододендрон в протаявшей снежной лунке.