Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин Страница 70

Исключение составляло только дело об освобождении некоего поэта из зиндана. Тут, безусловно, визирь приложил свою руку и печать не к одному документу. Именно поэтому вся операция по доставке поэта в Каган, а потом на поезде в Самарканд прошла в полной тайне, и эмир Сеид Алимхан, ненавидевший «писаку», узнал обо всем, когда тот оказался вне пределов досягаемости.

Узнал эмир обо всем из уст самого своего советника и министра Сахиба Джеляла.

Георгий Иванович испытывал самые противоречивые чувства: визирь Сахиб Джелял помог освободить поэта. А в то же время вел себя верным слугой и опорой трона. Взять хотя бы историю с джадидами. Казалось бы, достаточно Джелялу сказать слово, и гонения на них прекратились бы.

Нет, такого слова визирь не сказал.

И Георгий Иванович с сомнением и тревогой приглядывался к поведению своего товарища по каторге.

Джелял состоял из противоречий и самых невозможных крайностей. Честолюбие обуревало его. Занимался он исключительно собой. Весь мир существовал лишь для него. Он или восторгался, или проклинал его в зависимости от личных успехов и неудач.

«Скатилась его звезда — восходит моя», — говорит он.

«Его звезда» — это звезда деспотии и тирании.

«Сколько тянет на весах медь вашего фальшивого бытия?»

Какое противоречие! Он открыто, во всеуслышание возглашал:

«Человек не может быть счастлив, пока на земле есть зло!»

Людей из своего окружения — речь идет о приближенных эмира — он удостаивал внимания лишь в том случае, если в них находил хоть крупицы человечности и справедливости.

Презрительно, свысока и в то же время «легкомысленно» относился к самым могущественным бекам, духовным вельможным магнатам, даже к самым почитаемым шейхам Багауддина. А удостоиться права целовать «высокий их порог» добивались униженно самые влиятельные хакимы, самые богатые баи.

— Шейхи не люди, — во всеуслышание говорил визирь Сахиб Джелял. — Их злые свойства вошли в их нутро вместе с молоком матери и отлетят вместе с душой.

Он, столп религии, первый вельможа государства, великий газий, вел образ жизни патриция римской империи эпохи упадка. На пирах-тоях в его роскошном доме вино лилось потоками, а танцовщиц привозили из Персии и Индии.

Он презирал шариатских законоведов:

«Вы, улемы, знаете названия вещей, но упускаете их сущность».

И потому его хизматкоры-слуги гнали имамов и ишанов, пытавшихся наставлять его в правилах веры, от ворот плетями — «дурра» из гиппопотамьей кожи.

И такое происходило в столице религии, в резиденции халифа правоверных, звание которого присвоил эмир Бухарский после упразднения халифата в Стамбуле.

А ведь Джелял в полном смысле слова Человек с большой буквы. Георгий Иванович знал его как высокой верности боевого спутника и товарища, стойкого и терпеливого, честного, бескорыстного.

Все знали, что Сахиб Джелял пользуется на Востоке высокой славой великолепного военачальника, что он храбр, смел и что в бою со всякими вооруженными до зубов новейшим оружием ференгами не знает себе равных.

И потому эмир Бухарский не только послал за ним в далекий Магриб целое посольство с почетным приглашением прибыть на родину и принять участие в управлении государством, но терпеливо сносил его прямоту и дерзость.

Надо сказать, Сахиб Джелял никогда не пресмыкался перед его высочеством. Он в глаза бросал ему:

«Эмир — ты одно название. Ты подобен однодневной свече! Где-то в хижине кузнеца судьба уже выковывает меч и точит кинжал».

А когда Сеид Алимхан пытался протестовать, он резко отмахивался:

«Мы не из тех, кто засунул голову в пазуху покорности и повиновения».

Часть IV

ГОРЬКИЙ ДЫМ

I

Смешон в невежествен тот, кто дивится чему-либо, случающемуся в его жизни.

Аврелиан

В минуты откровенности визирь Сахиб Джелял говаривал:

«Я — газий! Боец за веру. Я боец народа против властелинов. Эмир — властелин. Он не может и не будет газием. Меч правды висит над головой жалкого ублюдка. Народ Бухары не пойдет за эмиром. Никто не признает его газием».

Вышло так, что Георгий Иванович сам сделался газием. Настал час, и вместе с Джелялом он отправился из Бухары в далекий поход. Именно тогда Георгий Иванович вновь признал Джеляла воином и борцом.

Вместе с ним в степи он сидел на пахнущей лошадиным потом попоне и ел из грубой глиняной посуды. Пищей их была каша из необрушенного риса или тарика — проса. Шурпу им на биваках варили наспех из жесткого, неразгрызаемого гороха.

Спали прямо на песке или голой земле, где так больно в спину впиваются железные колючки, а под голову кладется деревянное «чагатайское» седло, на котором щека чувствует себя не удобнее, чем на острие ножа. Одеждой им служила материя из грубой ткани.

— И для этого вы бросили титулы, власть, подножие трона, шелковые одеяла, плов с шафраном и изюмом, полнотелых красавиц, — ехидничал, подбрасывая в ночной костер колючку и сухой овечий помет, Георгий Иванович. — И где же всесильный аллах и справедливость?»

Сахиб Джелял ничуть не сердился:.

— Крепче сиди в седле!

Упирай ноги в стремена!

Натягивай узду!

А уж тогда уповай на аллаха!

Клятву дал я вернуться на путь газиев. И я сдержу клятву. Пусть на моей дороге встанет сам эмир со всеми своими посулами и со всеми своими аскерами и стражниками. Умудренный опытом вовремя узнает свои ошибки. Что ж! Я подобен путешественнику в пустыне. Добрел я усталыми ногами до берега реки, изнывал от жажды… Оказывается, в русле сухо… И что же? Лить слезы? Нет! Надо идти дальше».

Он не бросался словами попусту. Порукой тому был его боевой меч, висевший на золотой перевязи, его карабин, притороченный к седлу, в разукрашенном дорогим тиснением кожаном чехле.

Даже Георгию Ивановичу пришлось вооружиться.

«Тот, кто хочет производить перевороты в жизни государств, тот должен стать воином… газием… Газий — борец за веру, как известно, но я борец за идею, значит, я газий. Какие там споры».

Не очень-то рассчитывал со своим здоровьем Георгий Иванович на «газийские» подвиги. Но Каршинская степь, по которой пылил их маленький караван, известна не только своими бескрайними просторами, но и воинственными племенами узбеков, арабов и туркмен. И если Георгий Иванович захотел окончательно, раз и навсегда выбраться благополучно из «помойной ямы» ишанского подворья господина муфтия и обрести свободу, ему приходилось заряжать карабин и смотреть в