Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев Страница 73

взял её штурмом, оттолкнув нескольких человек. Две его попутчицы втиснулись вслед за ним, заняли скамейку. Маринка села к окну. Сняв перчатки, стала дышать на окоченевшие руки. Стекло было покрыто изморозью, позволявшей видеть только огни. Когда электричка тронулась и ушла за пределы станции, у Маринки возникло чувство, что она едет не по столице, а по каким-то степям, среди деревень и сёл, занесённых снегом. Дашка и Лёшка громко болтали и пили пиво, банки с которым последний вытаскивал из карманов ватника. Предлагали Маринке. Она отказывалась. Молчала, глядя в окно. Дашке было ехать до Белоозёрска. Она жила с родителями и братом. Имелся, кажется, и жених. Лёшка жил в Коломне. Много людей в вагоне стояло. Когда проехали Выхино, у Маринки к горлу подкатил ком. Она огляделась, и, уступив своё место женщине, пошла в тамбур.

– Возьми меня к себе ночевать! – крикнул ей вслед Лёшка.

– Тебе со мной скучно будет.

В тамбуре было не продохнуть от дыма – курили пять мужиков. Однако, Маринка там простояла до самых Люберец. Выскочив на платформу, она запрятала уши в шапку и подняла воротник дублёнки. Мела метель. Идти предстояло тёмными переулками и дворами. Маринка шла безбоязненно, полагаясь на быстроту своих ног и отвёртку, лежавшую в боковом кармане дублёнки. Снег скрипел под сапожками. Фонари сквозь метель синели, как лица свежих покойников.

Двадцать девять было Маринке. Больше всего на свете она любила спать и пить водку. Спала всегда на боку, да не на одном, а сперва на левом, потом – на правом. Раньше она ставила будильник на два часа, чтоб переворачиваться. Однако, лет через пять, измерив линейкою расстояние между краем левого уха и головой, а затем приставив так же линейку к правому уху, вышвырнула её с будильником в форточку. Но привычка спать на боку и один раз за ночь переворачиваться осталась. Ещё любила Маринка бегать и плавать. На каблуках у неё получалось бегать ничуть не хуже, чем, например, в кроссовках, а босиком – даже лучше. Если ей было куда спешить – ни одна собака, кроме борзой, не могла угнаться за нею. А не любила Маринка, когда на неё орали, и докторов, особенно тёток. Когда две эти мерзкие штуки соединялись, она сама могла заорать, затопать ногами – если, конечно, ноги при этом не были задраны, и умчаться из кабинета, а после этого целый день пить водку и не закусывать. Вот какая была Маринка.

Быстро шагала она под бледными фонарями, но злой мороз, подхваченный ветром, всё-таки догонял её и кусал за пятки. За два квартала от дома она бросилась бежать. Почти добежав, вдруг остановилась, как будто врезавшись в стену, и заорала матом – да так, что к окнам прильнули десятки рож. Как можно было забыть, что дома нет водки? Ещё раз на весь квартал назвав себя дурой, Маринка ринулась к магазину, благо что тот был неподалёку.

– Что, кроме водки? – сразу спросила хрупкая продавщица в белом передничке.

– Шоколадку. Вон ту, молочную, за четырнадцать. И пакетик.

Отдав покупки и сдачу, тётка вздохнула.

– Что это вы вздыхаете? – возмутилась Маринка. Она эту тётку помнила. Та когда-то где-то работала с её мамой.

– А кто мне тут вздыхать запретил?

Вздохнул и охранник, читавший, сидя на стуле, книгу. Маринка за это изо всей силы грохнула дверью и долбанула по ней ногой. До дома остыть она не успела, поскольку тот был в одной минуте ходьбы.

В подъезде царил, мягко говоря, препоганый запах. Утром такого не наблюдалось. Завернув на последний перед своим этажом лестничный пролёт, Маринка всё поняла. На верхней ступеньке, около самой двери её квартиры, сидела какая-то очень странная незнакомка с тёмными волосами. Она сидела, обняв руками коленки и прислонив к ним лицо. Видимо, спала. На ней были джинсы, стоптанные ботинки и кашемировое пальто, имевшее капюшон и пояс. Все это никуда уже не годилось.

Маринка остановилась на середине пролёта. Она не знала, как поступить. Вызывать милицию было бы с её стороны несусветной низостью. Выгонять бродяжку – тем более. Но духан стоял ужасающий, и Маринка нисколько не сомневалась в том, что он чудеснейшим образом проникает в её квартиру. Она решила заговорить с бомжихой.

– Как вас зовут?

Вопрос прозвучал достаточно громко, чтоб не возникло необходимости повторять его, даже если спящая спала крепко. Маринка, впрочем, немедленно пожалела, что приложила столько усердия, потому что ей на башку посыпалась штукатурка. Женщина вздрогнула. Подняв голову, заморгала. Яростно колотя о перила шапкой, чтоб сбить с неё штукатурку, Маринка вглядывалась в лицо несчастной скиталицы с любопытством. Это лицо оказалось хоть и чумазым, но не уродливым, а, скорее, наоборот – довольно красивым. Едва ли женщине было сорок, но тридцать пять наверняка было. Может быть, тридцать семь. Но никак не больше. Дальше Маринке пришлось удивиться ещё сильнее, так как бродяжка раскрыла рот, в котором недоставало лишь двух зубов, и тихо спросила:

– Скажите, вы – Марина Лазуткина?

Голос был весьма низкий и хрипловатый, но абсолютно не отвратительный.

– Я – Марина Лазуткина, – подтвердила Маринка, вновь нахлобучив шапку и хорошенько запрятав под неё уши, – а ты откуда знаешь меня?

– От Аньки.

– От какой Аньки?

– От Карташовой.

Маринка так изумилась, что опять сняла шапку, хотя в подъезде не было жарко. И опять женщина почему-то даже не улыбнулась, глянув на её уши.

– От Карташовой? – пробормотала Маринка, снимая также перчатки, – но я лет двадцать её не видела! И она умерла лет десять назад, насколько я знаю.

– Шесть лет назад, – поправила незнакомка.

– Да? Может быть. И что вы хотите?

Женщина молча стянула с правой ноги ботинок. Вместо носка под ним оказалась грязная бинтовая повязка. Много слоёв бинта. Дама размотала его и задрала ногу. Этаж был освещён слабенько, но Маринка увидела на передней части свода стопы пять небольших ранок, располагавшихся поперёк и как бы слегка дугой. Это было зрелище не из тех, которые допустимы перед едой.

– Как тебя зовут? – спросила Маринка, жестом велев бомжихе опустить ногу. Та опустила и кое-как обмотала ступню бинтом, пропитанным кровью.

– Юля. Мы с ней лежали в одной палате.

– И она всё тебе рассказала?

– Да. Она – мне, я – ей.

Маринка задумалась. От волнения её уши стали пунцовыми. Женщина начала смотреть на них с любопытством.

– Тебе придётся снять с себя всё, включая повязку, – проговорила Маринка, приняв решение, – и как можно скорее, иначе кто-нибудь из моих соседей тебя увидит и милицию вызовет.

– А зачем раздеваться? – недоумённо спросила Юлька.

– Затем, что моя квартира – не туалет Курского вокзала, где, если на пол насрать, никто не заметит. Короче – ты раздеваешься догола, я все твои тряпки бросаю в мусоропровод, ты моешься с мылом, ты