Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон Страница 8

И я брел по своему мосту, заливая его своею кровью. И закончился мой путь, но не смог я сойти с моста на берег, ибо белая стена преградила мне дорогу. Не отпускала меня судьба… Видно, долг за мною…

Я протянул окровавленную руку к стене. «Может быть, стоит её толкнуть, и путь свободен!» Но либо стена была крепка, либо я слишком слаб. Моя рука безвольно опустилась, оставив кровавый след. Стена оказалась ледяной, и рука, сползшая вниз, быстро замёрзла. Какая-то безнадежность нахлынула на меня, и мне ничего не оставалось, как только смотреть на это препятствие, отгородившее меня от чего-то светлого и спокойного.

Мне стало плохо, и я лбом прислонился к стене, словно ища в ней опору. Головокружение, буквально валившее меня с ног, усиливалось с каждым ударом сердца, и мой вестибулярный аппарат не выдержал. Ноги подкосились, и я рухнул вниз.

Я старался встать, приподняться, чтобы ещё хоть раз попытаться одолеть стену.

«Должен встать, я должен встать и идти, — твердил я себе, — должен!»

Когда не осталось сил бороться, и когда разум отчаялся, ногти продолжали судорожно цепляться за стену. Царап-царап — по стене; царап-царап — по душе; царап-царап — по сердцу.

Не помню, когда и как открыл глаза. Мой взгляд уткнулся в белую, испачканную кровью, стенку. В голове не было никаких мыслей; обычный шторм мыслей и эмоций сменился мертвым штилем. Наверное, и взгляд был отсутствующий. Ни одной живой искорки. В голове сплошная пустота, похожая на черный космос. Рука вновь попыталась толкнуть стену — безрезультатно. Удар ладони об пол отозвался во мне мыслью: «Жив! Неужели я жив?!» Я даже опешил от этой мысли. Постепенно я осознал: то, что со мной произошло — настоящее чудо.

Прошло достаточно много времени, прежде чем я попытался приподняться. Стоило мне только пошевелиться, как жгучая и острая боль пронзала все тело. Из горла вырывался хриплый стон. Боль сменилась страхом умереть; ужаснее всего было умирать беспомощным, с переломанными костями. Парализованный страхом, я неподвижно лежал, и горячие слезы стекали по щекам и подбородку.

Не знаю, сколько протекло времени, прежде чем я вновь попытался пошевелиться. В этот раз я решил подниматься не сразу, а понемножку, как бы изучая тело. Начал с пальцев ног и рук. К моей огромной радости и облегчению, я почувствовал, как задвигались пальцы в ботинках. С руками дело обстояло хуже: пальцы левой руки слушались плохо, и болело чуть выше запястья. Правая рука работала более-менее нормально. Тут я сделал передышку, стараясь не тешить себя мнимыми надеждами. Нет ничего страшнее разочарований и несбывшихся надежд.

Страх заставлял меня откладывать попытку встать. Наконец, собравшись с духом, я медленно стал подниматься. Боль была страшная. Я стонал, шипел, матерился и потел, а в результате лишь удобнее устроился на полу туалета. Эта попытка лишила меня последних сил. Но зато передо мною загорелся луч надежды.

«Позвоночник, голова и руки-ноги вроде бы почти целы, — подвел я итоги, — это радует, про внутренние органы сказать что-либо сложно»… И тут я опять провалился в беспамятство.

Я вновь оказался на мосту. В этот раз мне удалось осмотреться, и глазам моим предстал странный пейзаж. Мост был перекинут через огромную пропасть, дно которой скрывалось во мраке. Вокруг меня царил странный полумрак. И я был не один. Я никого не видел, но ощущал чьё-то присутствие, — от этого, признаться, мне стало не по себе. Чей-то внимательный и всепроникающий взгляд наблюдал за мною. Было скорее неприятно, чем страшно, ибо на фоне величия и могущества Невидимого и Всевидящего Нечто собственное ничтожество ощущалось наиболее остро. Этот взгляд сложно описать и ещё сложнее понять его. В нем присутствовала безликая, бесчувственная созерцательность и в то же время живое, разумное начало.

«Встань и иди дальше», — то ли это изрек Невидимый, то ли голос исходил из моего сознания.

Мои глаза открылись, а губы шептали: «Вставай, вставай». Несколько минут я не предпринимал попыток встать. Что это было за видение? Сон? Галлюцинация? Бред? Это было сверх моего понимания.

Полулежать или полусидеть, скорчившись на полу, было совершенно невозможно. Не спеша и очень осторожно, я начал приподниматься, постоянно прислушиваясь к боли и стараясь не перешагнуть барьера, отделяющего меня от болевого шока.

«Ну, наконец, хоть как-то пристроился», — подумал я, утерев с лица пот.

Теперь я сидел, прислонившись спиной к перегородке, разделяющей две туалетные кабинки, а правую руку положил на унитаз. Но не успел я немного расслабиться, как перегородка затрещала, подалась назад, и я провалился в соседнюю кабинку. Минут пятнадцать я лежал навзничь, глядя в серую пелену над головою, не очень понимая, что я собственно вижу. И вдруг меня осенило — крыши не было!

— Снесло крышу… Забавно, — тихо и осторожно проговорил я.

Над своей головой я увидел не только пасмурное небо, но и огромные ветви зеленой ели.

«Теперь понятно, откуда мой зеленый свет. Хвост самолета упал на деревья так, что огромная ель просто вскрыла его, как открывалка консервную банку, — понял я. — Деревья, таежные великаны, амортизировали падение и спасли мне жизнь».

Сильно кружилась голова, которая вдобавок гудела и звенела, при этом намереваясь расколоться на части. Тошнило. Рот был наполнен кровью и крошевом разбитых зубов. Сплюнул — далеко не получилось, попал на себя. Сплюнул ещё раз. Челюсть болела и плохо двигалась. Пройдясь языком по нёбу, понял, что передних зубов у меня больше нет. Уж не знаю, обо что я так удачно приложился, об унитаз, наверное. Зубов было жаль…

Главное, не закрывать глаза, иначе потеря сознания гарантирована. Разумней было не поддаваться слабости и подождать, пока организм окрепнет. Я честно сопротивлялся, сколько мог; правда, мог немногое. Прикрыл глаза в надежде, что это избавит меня от головокружения, но цветная круговерть, замелькавшая в голове, окончательно добила мою волю. Меня стошнило, и я отключился.

Когда я пришёл в себя, головокружение и тошнота были терпимы, но тело продолжало жутко болеть. Боль была какой-то тупой и всеобъемлющей, словно я — сплошной синяк; очень странная и противная боль.

Без зеркала было понятно, что лицо жутко обезображено. Волосы надо лбом покрылись кровавой коркой, похожей на панцирь. Лоб сильно рассечен. Рана на голове начиналась где-то там, где была вполне приличная прическа, наискосок проходила через весь лоб и заканчивалась около правого виска.

Я не мог прощупать тело, спрятанное под одеждой, но боли в пояснице подсказывали мне, что позвоночник, так или иначе, пострадал. Тупо ныли ребра. Все это было неприятно, но терпимо.