В Травинский - Мир Приключений 1965 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) Страница 81

Ласковый Питер внезапно поехал вниз и метров с трех полетел на песок. Он долго лежал и, должно быть, посылал проклятья всем атоллам и кокосовым пальмам на свете. Наконец он поднялся и, прихрамывая, пошел от лагуны к берегу океана.

Я благополучно забрался на пальму, срезал несколько орехов и, устроившись на черенках листьев, с надеждой стал осматривать океан. Мне все верилось, что я увижу парус или дым из трубы парохода, а передо мной расстилалась водяная пустыня без конца и края.

Далекий островок не вселял никаких надежд. Мне казалось, что он как-то неуверенно покачивается среди водяной пустыни и вот-вот навсегда скроется в океанской синеве, до того он был маленький и жалкий, похожий на кустик в цветочном горшке.

Внизу показался капитан; остановившись на берегу на укатанном волнами песке, он вяло помахал руками, несколько раз присел. Проделав зарядку, он приступил к завтраку: стал бродить по мелководью и что-то есть.

Сидя на макушке пальмы, раскачиваемой ветром, я ощутил такое одиночество, что даже испугался, когда Ласковый Питер вдруг куда-то скрылся. “Что, если он вздумает купаться или промышлять еду среди водорослей? — с тревогой думал я. — Там его может разорвать барракуда или укусить ядовитая мурена!”

Мне даже пришла нелепая мысль, что он извинится передо мной, что мы с ним подружимся и заживем припеваючи.

Вот он показался между стволами пальм, в белой разорванной на груди рубашке, что-то разглядывая у себя на ладони, и шагнул в сторону.

Спустившись на землю, я напился кокосового сока, съел ядро, напоминающее творог, посыпанный ванилью. Остальные орехи я, наученный горьким опытом, завернул в палатку и бросил в колючий куст. Теперь можно было приниматься за изготовление остроги. Меня так и подмывало заняться охотой на бесчисленных обитателей лагуны. Но я решил вначале сплести себе обувь, так как сильно поранил ноги о кораллы и обломки раковин. На корабле у норвежцев, а затем на “Орионе” я учился плести маты и даже заслуживал скупые похвалы у матросов.

Мне нужна была прочная веревка с мизинец толщиной. Конечно, ее нельзя было найти на острове, но там было много кокосового волокна, его настригли крабы — кокосовые воры. Из него можно было навить веревок. Я стал собирать старое, вымоченное дождями, растрепанное ветром волокно. Из него с грехом пополам мне удалось навить веревок, не очень красивых, но прочных. С плетением сандалий я справился довольно скоро. Сандалии получились, может быть, неказистые, зато прочные и довольно удобные, теперь я мог ходить и по суше и по воде.

На изготовление сандалий у меня ушло все время до полудня. Солнце стояло почти над самой головой и нещадно палило. Я вспомнил, что дома, на родине, сейчас зима, стоят февральские морозы! Ребята катаются на коньках, ходят на лыжах. Может, уже окончилась война. Мы победили!

Правда, скупо, но и на “Орион” проникали сведения с фронтов. Военные новости сообщал мне штурман У Син. Вначале я остерегался его, не верил ему, думал, что он зло смеется надо мной, сообщая о победах Советской Армии. Уж очень он был загадочным человеком. Обыкновенно У Син молчал, чему-то улыбаясь уголками губ. Однажды капитан плеснул мне в лицо кофе — оно показалось ему не достаточно горячим, — и тут У Сину изменило хладнокровие: он резко сказал что-то по-английски и вышел из каюты капитана. С тех пор я стал относиться к нему иначе.

Новости я получал от него, когда приносил ему на вахту кофе. У Син с суровым видом, будто выговаривая за провинность, сообщал о положении на фронтах и в заключение неизменно повторял: “Правда и мужество победят”.

В рубке был приемник. Однажды У Син настроил его на одну из наших радиостанций, и я услыхал голос русского диктора, передававшего сводку Информбюро. Советская Армия уже подходила к границам фашистской Германии. Почти все наши города были освобождены. О ходе войны я еще узнавал по лицу Ласкового Питера. Последнее время он был особенно мрачен. За несколько дней до крушения я подслушал его разговор со штурманом. Вернее, говорил один капитан, а штурман, по обыкновению, молчал или загадочно улыбался. Я сидел это в иллюминатор.

— Что бы ни произошло там, война будет продолжаться здесь. — Капитал расхаживал по своей каюте. — Мир горит, и мы будем долго греться у огня. По крайней мере, нам с вами не выгодно гасить это пламя. Мы сделаем еще не один рейс с нашим грузом… — Он взглянул на иллюминатор, и мне пришлось улепетывать на цыпочках.

На камбузе я спросил у Ван Дейка, что мы везем в тех ящиках, что лежат в трюме.

Он выглянул за двери и прошептал:

— Оружие. Только молчок.

— Кому?

— Не наше с тобой дело. Тем, кто его покупает. Не все ли равно, что и кому мы везем. Был бы фрахт, будет и заработок. Мы работаем на честной шхуне. Это не “Лолита”. Вот на ней, говорят, ходят настоящие пираты. Хотя, по правде сказать, я не особенно-то верю этим россказням. Ты знаешь, что моряки любят выдумывать истории… А нам они ни к чему. Выкинь, Фома, все это из головы, нам с тобой не найти лучшей работы и лучшего корабля…

Когда разговор заходил о заработке, то кок сразу становился другим человеком. Он сам работал, честно выполняя свои немудреные обязанности, и ему не было дела до других.

— Нам с тобой мир не исправить, — сказал он мне в утешение, — а вот без куска хлеба мы оказаться можем. Ты знаешь, что это за штука?

Я знал. Все же не мог с ним согласиться и начал было спорить, да он послал меня на палубу чистить рыбу.

…Надев сандалии, я прошелся в них нарочно по самым острым кускам кораллов; они теперь только хрустели под моими подошвами. За работой я порядочно проголодался и решил съесть содержимое одного из моих орехов. Развернув парусину, я с криком отскочил в сторону, так как оттуда выпрыгнули две крысы. Пока я сапожничал, они успели прогрызть палатку и высверлили дырочки в кожуре орехов возле плодоножки. Противные животные, сколько неприятностей они причиняли мне на острове! Один из орехов был не тронут, и я пообедал удивительно вкусной мякотью. Затем, прислушиваясь, не скрипит ли песок под ногами капитана, я принялся за изготовление остроги. Вначале я просто заострил бамбуковую палку. Подойдя к берегу лагуны, я выследил там небольшого тунца и бросил в него гарпун. Но мое оружие не годилось для охоты — оно как пробка выскакивало из воды. Тогда я отправился на берег и стал рыться в водорослях. Мне удалось найти тяжелую палку с палец толщиной и метра два длиной; это был побег какого-то тропического дерева. Затем я вспомнил слова Ласкового Питера и нашел корабельную доску с большими медными гвоздями. Дерево почти истлело, и позеленевшие гвозди легко вытаскивались из него. Несколько часов ушло у меня на то, чтобы слегка расплющить один из гвоздей, ударяя по нему куском коралла, а потом надрезать ножом и отогнуть небольшие бородки. Гарпун вышел грубый, некрасивый, но это было уже настоящее оружие. Для веревки я не пожалел часть парусины, нарезав ее тонкими длинными лентами и свив их вдвое.