Алекс фон Берн - База-500. Смертельная схватка Страница 9

— Я вот что скажу, майор… это мы там были «товарищ старший лейтенант» и «товарищ майор». А завтра придет с отрядом начальник из НКВД «дядя Вова» и поставит нас обоих к стенке за «преступное малодушие, выразившееся в сдаче в плен к врагу».

Я удивился, как стройно выразил мысль обычно косноязычный Первушин. Видимо, он от кого — то уже слышал фразу о «преступном малодушии» и она крепко засела в его примитивном сознании.

— Я готов к смерти, — ответил я. — Только хотелось бы встретить ее в компании с тобой, чтобы знать наверняка, что ты умрешь раньше. И советую присмиреть: если ты думаешь, что без оружия я при случае тебе глотку порвать не смогу, то ты ошибаешься.

— Ну, вот и поговорили! — со странным удовлетворением констатировал Первушин. — А насчет Марты я тебя предупредил, майор. Спокойной ночи!

И он ушел в дом.

Итак, даже в шкуре русского офицера я успел за короткий срок приобрести себе лютого враг а. Впрочем, черт с ним!

Стемнело. Комары стали невыносимы, и я ушел в дом. В столовой ужинали дети: девять мальчиков и девочек в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Вместе с ними ужинал врач Константин Николаевич. Увидев меня, он заулыбался и сказал:

— Садитесь с нами ужинать, товарищ майор. Наш повар Кузьмич сделал удивительную вкуснятину: гречневую кашу со шкварками.

— Спасибо, я не голоден, — отказался я. — А где Марта?

— В изоляторе. У Коли Савельева высокая температура, подозреваю воспаление легких, — вздохнул врач. — Я попросил ее подменить меня, пока я ужинаю.

Марта сидела возле постели мальчика в комнате с четырьмя койками. Мальчик спал, а Марта в свете керосиновой лампы читала книгу. Увидев меня, она приложила палец к губам.

— Тише! Он только что уснул, — прошептала она. — Вроде температура начала спадать. Накиньте халат.

Я кивнул и торопливо набросил на плечи висевший на вешалке при входе в изолятор белый халат. Присел на белый табурет рядом с Мартой. Она осторожно поправляла подушку спящему мальчику. Золотистая волна волос упала на ее хрупкое плечо; нежный профиль четко обрисовывался в неровном свете керосиновой лампы. Мне вдруг невыносимо захотелось обнять эти точеные плечи, зарыться лицом в золотистый поток и искать губами невесомые крылья ресниц, бархатную кожу и нежную пухлость губ… Наваждение какое — то!

Марта повернулась ко мне и улыбнулась, вопросительно глядя темными омутами глаз. Днем они были прозрачно голубыми, как озера Вайсрутении, а сейчас казались почти черными. С трудом преодолевая внезапно упавшее на меня оцепенение, я спросил:

— Скажите, а почему у вас такое нерусское имя? Ведь у русских нет такого имени — «Марта»?

Марта тихо рассмеялась.

— Вообще родители хотели назвать меня в честь праздника Международного женского дня «Восьмомартой». Но здравомыслящая служащая загса уговорила их ограничиться «Мартой».

— А где сейчас ваши родители?

— Отец был оперативным сотрудником милиции. Его убили бандиты во время операции, давно. А мама умерла перед войной.

Марта охотно рассказывала о себе: видимо, ей давно хотелось поговорить с кем — нибудь.

— Я окончила медучилище, и друзья отца устроили меня в медсанчасть НКВД. Ведь и этот пионерлагерь тоже был для детей работников НКВД. Летом я всегда сюда ездила вместе с Константином Николаевичем. Он хороший, он мне как отец!

— А почему детей не эвакуировали с началом войны? — спросил я.

— Какое — то роковое стечение обстоятельств! — передернула плечами Марта: видимо, от неприятных воспоминаний.

— Когда после обеда 22 июня нас собрал начальник лагеря Иван Капитонович и сказал, что началась война, он вначале не велел об этом объявлять детям: дескать, скоро наши бойцы отбросят обнаглевших фашистов в их логово, в Германию, и мы сразу расскажем о наших победах. Ну, а через пару дней стало ясно, что о победах рассказать в ближайшее время не придется. Пионервожатые спрашивали насчет эвакуации, но Иван Капитонович говорил, что без указания из Минска

об эвакуации не может быть и речи, потому что это паникерство, за которое по законам военного времени могут и к стенке поставить. А связи с Минском не было. Но Иван Капитонович говорил, что из Управления НКВД обязательно пришлют транспорт и всех организованно вывезут. И транспорт действительно пришел, но только один грузовик. На этом грузовике в Минск должны были отправить детей руководящих работников, а остальных приказали пешим порядком отвести к железнодорожной станции и эвакуировать эшелоном сразу в тыл. Разумеется, лучше было сразу ехать поездом, потому что уже было ясно: немцы наступают очень быстро и поездка в Минск — это потеря времени. Но Иван Капитонович объяснил, что семьи руководящих работников должны эвакуироваться в последнюю очередь и дети успеют увидеть родителей. Не знаю, правда это была или нет… В общем, утром все дети покинули лагерь: Иван Капитонович на грузовике повез пятнадцать человек на грузовике в Минск, а пионервожатые повели остальных детей колонной к ближайшей станции. Наверное, им повезло больше…

— А что же за дети остались здесь? — удивился я. — Почему их не эвакуировали?

— Это как раз те дети, которые поехали на грузовике в Минск. Они едва выехали на шоссе, как попали в колонну беженцев и отступающих войск. Появились немецкие самолеты и начали расстреливать колонну. Иван Капитонович и шофер погибли сразу. Коля Савельев молодец, не растерялся! Он тут же собрал всех и повел обратно в лагерь лесом. Через два дня все девять выживших детей добрались до лагеря. Остальные погибли там, на дороге, вместе с Иваном Капитоновичем. Коля сказал, что раненую Машу Петровскую они несли целый день, пока она не умерла. Они похоронили ее под корнями упавшего дерева.

Марта замолчала. После короткой паузы она прошептала:

— Вы знаете… я так и не смогла представить себе эту ужасную сцену: дети хоронят свою подружку. А вы можете себе это представить?

— Нет, — искренне ответил я. И так же искренне добавил:

— Дети — главные жертвы этой войны. Мы, если выживем, возможно и сможем это все забыть… или как — то смириться и жить с такими воспоминаниями… А они — не смогут! Это груз на всю жизнь.

— Да, вы правы, — грустно согласилась Марта. — Они стали похожи на маленьких старичков. Из их глаз исчезла радость. Они стали тихие, послушные и разумные. И они не смеются. Совсем! Как вы считаете, это пройдет?

— Время лечит любые раны, Марта. Но на месте ран остаются шрамы. А шрамы не сможет скрыть даже Вечность.

Мы немного помолчали. Марта провела ладонью по лбу мальчика и сказала: