Виталий Гладкий - Приключения-91 Страница 98

— Годится.

Поднял мотоцикл на дыбы, дал круг почета, прощаясь, и вдруг резко затормозил и спешился.

— Расстроил ты меня, дядь Коль, — сказал, ставя мотоцикл на рога. — Ну, что мне с ней делать?

— Попроведай хоть.

— Живем не живем, а проживать проживаем.

— Крест твой. Терпи.

— Да она мне всю молодость искалечила!

— Родителей, сынок, не выбирают.

Она сидела на полу, прислонившись спиной к неприбранной кровати, раскинув ноги. Хмельная тяжелая голова ее тянула книзу. Без обуви, в дырявых чулках. И телогрейку не успела снять — уснула.

— Что ж ты со мной делаешь, а?

Лицо опухшее, в кровоподтеках.

— Звезданулась обо что-то... Чтоб тебя черти съели. Прибил бы.

Он приподнял ее и усадил на кровать. Похлопал по щекам.

— Очнись, ма. Слышишь? Очнись.

Она приподняла отяжелевшие веки и мутно, непонимающе посмотрела на сына.

— Я это. Я.

Она угрюмо набычилась и замахала руками.

— Во лепит... Кого ты бить собралась?.. Дает. Ну, валяй — подешевело... Успокойся! Врежу! Тихо! Не узнала, что ли? — поймал ее за руки, она пискнула и задергалась, тыкаясь лбом ему в грудь, буйно сопротивляясь. Слушай, ма. Заработаешь. Не выводи меня. А ну — прекрати! Смирно! — стиснул ее за плечи и потряс. — Да очнись ты, е-мое! — Она брыкалась, отпихивая его от себя, и он наотмашь ударил ее по лицу. — Дубина... Ух, свалилась на мою голову! — Она пьяненько заскулила к извернулась: сползла вместе с подушкой на пол и голову сунула под кровать. — Куда? Я те залезу. Вылазь! Вставай! Подымайся, говорю! — поднял и прижал к себе. — Вот. Так-то лучше. А то — ишь, драться. Я те подерусь, — она уже не буйствовала, она, смирившись, плакала. — Ладушки, ладушки, где были, у бабушки... Так, маманя. Давай телогреечку... снимем. Не возражаешь?.. А платок тебе зачем? — поднял на руки, как малого ребенка. — У-ти, махонькая. У-тю-тю. Ты моя ненаглядная. Пойдем баиньки, ладно? Пойдем, — оправив постель, уложил ее, укрыв одеялом. Принес воды. Напоил. Поцеловал в исцарапанную щеку. — Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Спи. Глазки — хоп. И на бочок. Где у нас правый бочок? Правильно, молодец. Вот и спи.

Когда-то, еще до армии, за мотоцикл душу бы заложил, если что. Езду любил без памяти. Лихую, не пресную, обязательно с риском. Ух, давали они тогда ночами стране угля.

А теперь остывать стал. Вот и «Ява» своя, новенькая, а просто так, чтобы покататься, уже и не брал. Да и времени нет. Делами они ворочали покрупнее.

И все-таки, когда нужда заставляла, когда выводил дружка из гаража дяди Коли, и прыгал в седло, и чувствовал, как он послушен, как молодо взревывает, все обмирало внутри и сердце екало. Сами собой расправлялись плечи, и он чувствовал, что снова свободен и уверен в себе, и горд. Припоминалось былое, и хотелось, как прежде, побеситься, поозорничать, лихо поегозить на дороге, подрезая ленивые грузовики, обходя то слева, то справа, прямо по обочине, окатывая пылью чопорные легковухи.

И сейчас, мчась по знакомому шоссе, он сбавлял до восьмидесяти только в населенных пунктах. Ну, и там, где посты, конечно — и не потому, что боялся просечек (шеф немедленно достал бы ему новый талон), а просто неохота было со служаками разговаривать.

Проскочил Балки, Зякино и свернул налево, как у Катерины на схеме нарисовано. Сбавил скорость, и давай прочесывать местность, деревню за деревней. Едва не промахнул. На истерзанном щите: «П...во...е», и он догадался — Привольное. И по приметам сходится — изб двенадцать по обе стороны от шоссе. И дом достроенный на околице, через три от магазина.

Свел мотоцикл в кювет, припрятал в кустах бузины, чтоб не отсвечивал. Ткнул калитку — не заперто. Вошел за ограду. На цыпочках. Осмотрелся. Точно — они.

Только они так гадят. Где живут, там и гадят — стиль, не спутаешь. Пачки «Кэмэл» недокуренные, бутылка коньячная на крыльце — пустая. То ли ветром ее катает, то ли доски от шагов проминаются. Дверь на веранду расхлебенили. И здесь уютный бардачок.

— Эй, Тула!

Ни звука. Как вымерли. И в доме пусто. А запах жилой, вонько. Камин масляный — теплый.

— Агафон! Славка!

Вилку из розетки выдернул.

— Эй, бездельники! Я это! Бец! Дрюня!

Шляются, что ли? Не могли же они уехать, дом не заперев? Или могли? «Жигуля» не видно, а пешком они не ходят. Халява их разберет. Может, в соседний поселок укатили? За жратвой?

Быстренько по углам посмотрел — где телик? Нету. Влез по винтовой лестнице на второй, голову в дыру сунул. И тут как после погрома. А телик стоит, родной. Пошарил вокруг — нет приставки. И, похоже, не было. Не включали. Пыль на телевизоре ровная, толстая. Никто не прикасался, ежу понятно.

Вот где искать обормотов?.. Ха, дружбан у них... Может, передрались?

Вышел за калитку и призадумался. С чем к Катьке явлюсь? Ни одного козыря на руках. Бэ, мэ?

И решил — а, чего нам. Разведаем.

Перебежал дорогу и по нахалке ткнулся в резную калитку.

А дом — офонареть можно. Ладненький, как игрушечный. Под «терем-кафетерем». Видно, с руками кто-то живет. С душой сработано. Резьба — закачаешься.

Побарабанил.

Глухо.

Глянул в щелку — бабка по двору ходит. Что-то делает, озабоченная. Корыто у нее деревянное. Не то скребет, не то отстирывает. И виду не подает — глухая тетеря.

— Мамаша! Отопри на минутку! Спросить надо!

Забурчала:

— Какая я тебе мамаша?

Приковыляла — злая, ужас. Брови к носу, а нос вислый. И еще сильно глазами косит.

— Аа, еще один. Нехрист лохматый. Явился!

— Здравствуйте, уважаемая.

— Всех бы туда!

— Куда, бабуня?

— Чертям на съеденье! — тычет — в руках тряпка какая-то, вроде гимнастерка скрученная. — Чтоб духу вашего на земле не было!

Оглянулся:

— Мать моя буфетчица.

Как же сразу-то не заметил?

Отсюда, с этой стороны шоссе, хорошо просматривалось поле за околицей. За полем — плешивый взгорок, а по бокам желтый с прозеленью лес. Видно: что-то случилось. «Скорая» торчит — до пояса. Чумоход, крыша одна. И народ толчется, зеваки.

— Тихо, бабуня. Понял. Не озоруй. И не гляди, как змея из-за пазухи.

— Я тебе погляжу сейчас! Я тебе погляжу!

— Залетный я. Нездешний. Доходчиво объясняю? Проездом, случайно — во, каска, шлем.

Она замахнулась тряпкой.

— Глаза бы вас, чертей, не видали!

— Меня и не было, — он отскочил как ошпаренный. — Доброго здоровьичка. Пока.

Краснощекая продавщица, уложив на прилавок груди, распирающие ее белый халат, в охотку судачила с товарками — как раз по интересующему его делу.

— Небось из Жигалова кто.

— Да ну?

— Звери.

— А ты сама-то видела?

— На страсть такую глядеть...

— Вот и я — померла бы от страха.