Марлена де Блази - Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой Страница 14

Строительство продолжалось, и весь день к поднимающейся печи подходили деревенские жители. Они переговаривались, присвистывали, кое-кто восклицал: «Formidabile! Здорово!» Другие рвали на себе волосы и вопили: «Madonnina! Спаси, Мадонна!», уверяя, что мы взорвем всю долину в первый же раз, как запалим эту штуковину. Фернандо заканчивал постройку, и теперь его одолевали не только добровольцы, но и официальные лица. Из соседних деревень приезжали вечерами на машинах, оставляли их у обочины и приближались к печи как к святилищу. Наше циничное чувство юмора подсказало окрестить ее Santa Giovanna, Святой Жанной.

Каждому визитеру хотелось поведать нам о печи своего детства, о том, что тетушка жарила по воскресеньям, какие незабываемые хлеба пекла мама. Наша печь — помесь крестильни с пчелиным ульем — так огромна, что мне, чтобы поставить в нее что-нибудь, придется вставать на деревянный ящик, который Барлоццо укрепил шиферными пластинами, устроив для меня пьедестал.

Барлоццо, верный своим неолитическим обычаям, все инструменты мастерил вручную. Он неторопливо отполировал песком полутораметровую рукоять, прикрепил к ней металлический лист, сплющенный камнем. Это наша пекарская лопата. Веник для золы он сделал из пучка веток оливы, скрепленных травяным жгутом. С помощью жуткого инструмента, возможно бурава какого-нибудь неандертальца, он равномерно продырявил еще два металлических листа и, разделив их обрезками дубовой рукояти, соорудил решетку для остужения хлебов.

Мы с Фернандо спорили, с какого хлеба начать выпечку.

— Что-нибудь из кукурузной или гречишной муки? Или лепешки с розмарином?

Фернандо требовал сушеных маслин, жареных грецких орехов и никакой гречихи.

Князь, пробивавший дырки в металле, только теперь поднял голову. Он понимает, что это пустые разговоры. Он не сомневается, что первые хлеба — и, если мы не глупее, чем он думает, все следующие — будут чисто тосканскими хлебами с толстой хрустящей корочкой и вязкой дрожжевой серединой. Мы возьмем свежую biga — щепотку дрожжей, горсть муки, немного воды, смешаем все и оставим бродить и набирать силу, — чтобы добавить к той закваске, которую привезли из Венеции. Это будет гибрид культур — тосканский хлеб, замешенный на воспоминаниях о Венеции.

В воскресенье печь была закончена, и мы сговорились назначить первую выпечку на субботнее утро, в последнюю субботу июля. После хлеба обжарим coscia di maiale al chianti, свинину, маринованную в кьянти. Возможно, две порции, если кто-то захочет к нам присоединиться. Мы оставили в баре приглашение, предупредив всех, что намечается торжественный ужин и что все могут принести с утра свое тесто и печь хлеб вместе с нашим.

— Senz’altro, ci vediamo, ci sentiamo prima. Непременно увидимся, обязательно поговорим, — говорили нам многие.

Выйдя в сад до восхода, мы заложили дрова в растопку как советовал Барлоццо, только более тщательно. Получился натюрморт из дубовых ветвей и обрезков лозы, поверх которых для аромата положили большую связку сухого дикого фенхеля. На счастье. Фернандо поднес к фенхелю спичку, другую — к растопке, и пламя с ревом взметнулось вверх, а густой клуб дыма выметнулся из топки, так что мы потеряли друг друга из вида. Мы сбежали от места катастрофы и выждали, пока душный дым рассеялся и потянулся вверх по стенам дымохода и над трубой закачался густой черный султан. Мы захлебнулись кашлем и торжествующими воплями. Долина уцелела, а мы будем печь хлеб!

Мы поставили перед печью два кованых стула и стали ждать — повитухи в ожидании родов. За дверью зеленел луг — чуть зеленел, как молотый шалфей с сельдереем на сыре маскарпоне. Деревья олив серебристыми вспышками передавали известия шумным птичьим стайкам, а жнивье дальних полей стало жестким и хрустким, как застывшая карамель. Я жила сейчас, как мне всегда мечталось. Я мечтала о том, что уже получила. Я сказала об этом Фернандо, и он отозвался:

— Пора поворошить угли.

Наверное, мы говорили об одном и том же.

Продев руку в кожаную петлю на рукояти длинной самодельной кочерги, он разворошил раскаленные докрасна поленья, взметнув столб искр и снова вытолкнув наружу клуб дыма. Теперь уже скоро. Я вошла в дом, чтобы сформовать свои полукилограммовые pagnotte, круглые хлеба, и оставить их на час подходить. Фернандо той же кочергой сдвинул угли в сторону, а я, взобравшись на свой ящик и хорошенько встряхнув лопату, скинула тесто и бедром захлопнула дверцу, оставив их в жару. Было почти 9:30. Мы думали, к этому времени кто-нибудь присоединится к нам, но пока никого не было.

И позже никто не появился. Пока выпекалась вторая порция, мы вытащили свежий свиной окорок из ванны красного вина, прокололи его побагровевшее мясо и нашпиговали рубленым чесноком с розмарином, натерли со всех сторон оливковым маслом и полили вином, в котором мясо мариновалось. Печь уже остывала, когда мы задвинули в нее плотно закрытую посуду и засыпали ее белым пеплом, надеясь на удачу. Мы позавтракали нашим первым хлебом, пообедали им же, положив на него прошутто и жадно откусывая между глотками холодного треббьяно.

Время уже подходило к девяти вечера, и после бурной короткой грозы выглянуло замешкавшееся солнце, предвещая легкую погожую ночь. Мы накрывали ужин на террасе и, подняв глаза, увидели Флориану, нехотя бредущую вниз по холму. Она прижимала к груди миску — как солдат, переходящий реку вброд, винтовку. В двадцати шагах за ней шел Князь, помахивая пятилитровой бутылью красного в соломенной оплетке. Итак, праздничный ужин все же состоится!

Я выбежала навстречу запыхавшейся от ходьбы Флориане. Та остановилась на дороге, заходящее солнце светило ей в спину. Капельки дождя еще не высохли на свободно распущенных волосах, и в них горело рыжее пламя. Миндалины глаз светились топазами, горели сегодня каким-то новым, старым светом, таившимся в глубоких подземельях, о существовании которых она и сама забыла. Мы минуту поговорили, и Барлоццо прошел мимо нас, как мальчишка, стесняющийся заговорить с двумя девочками сразу.

— Belle donne, buona sera. Прекрасные дамы, добрый вечер, — проговорил он на ходу.

Наши гости были вежливы и милы, но мне в них чудилась какая-то напряженность. Однако окорок был нежен, как молодой сыр, а соус к нему — как густой темный глинтвейн. Хлеб пах углями и столетиями. И вскоре они обращались больше друг к другу, чем к нам, и мы поняли, что им тоже стало спокойнее в нашем обществе. Я старалась не глазеть на них, но они были такой удивительной парой — каждый незаметно заботился о другом. Не думаю, чтобы я хоть раз поймала их на прикосновении или хотя бы на прямом взгляде, и все же чувствовала между ними глубокое чувство, как первую в мире любовь. Официально их ничего не связывало, и мы за все предшествовавшие недели ничего не заметили. Каждый жил своим домом, своей жизнью, сам по себе. Но наверняка было что-то еще. Не могло не быть.